Яна Дубинянская - Глобальное потепление Страница 69

— Сандормох? А какой этап? Я работаю в Сандормохе, отличный лагерь, это вон Димка никак не поймет, не видит как будто, что ребенку с ним тут скучно одному.

Насчет «с ним скучно» Ливанов бы высказался; однако Юлька сыграла на опережение, тоже нырнула вперед, локтями на стол, и он моргнуть не успел, не говоря о прожевать, как бывшая и будущая уже мило щебетали о своем и животрепещущем, его самого — Дмитрия Ливанова! — оттеснив назад, в обидное пространство игнора. Надо было что-то делать, и он не придумал ничего лучшего, чем обнять обеих за спины, ненавязчиво просовывая пальцы по бокам в проймы сарафанчика и широкой лагерной футболки. Футболка молчаливо одобрила, продолжая чирикать что-то о режиме, а вот со стороны сарафанчика Ливанов получил короткий удар локтем в знакомой стилистике. Ну это мы, пожалуй, рефлекторно.

Она что-то такое говорила мне про Соловки, припомнил он; вроде бы у нее были какие-то проблемы, и я их даже предлагал решить… значит, решила сама, вот и замечательно. Банановые бабы прекрасны тем, что всё всегда решают и делают сами. Да, и еще я, кажется, обещал помочь ей с ее великим документальным проектом: как ни странно, все, связанное с Юлькой, Ливанов прекрасно помнил, ну в общих чертах. Не требовалось никакого искусственного интеллекта. «Глобальное потепление», как же.

— Как там твой фильм? — спросил он в Юлькин склоненный затылок. — Дали тебе бабло?

Юлька выпрямилась пружинкой, обернулась, хлопнула ресницами: ага, удалось удивить! Но быстро помрачнела, Ливанов даже заволновался, что-то у нее в этом направлении было не так.

— Дали, — телеграфно сказала она. — Спасибо.

— И когда запускаешься?

— Как вернусь.

Тема ее явно напрягала, и Ливанов не стал развивать. Еще поговорим с ней про глобальное потепление, в прозе и в стихах, и много о чем поговорим, — а может, и не только, но не важно, она хорошая и смешная, здорово, что она оказалась здесь. Никого из своих соловецких знакомых он и вполовину не был настолько рад видеть. Хотя казалось бы.

Вдали на парапете увлеченно болтали две девочки, похоже, они удачно нашли друг дружку, несмотря на разницу в возрасте: будем, таки-да, дружить семьями. Юлька заплела себе точно такие же, как у ее дочери, две косички, они весело торчали из-под шляпки и делали ее совсем уж невероятно юной. Какие там, к черту, мужья.

— Ты чудо, Юлька, — наклонившись, шепнул ей уже прицельно в ушко, возле пушистой косы. — За это я тебя и люблю.

Он вел себя так, словно ничего и не случилось. Как будто так и надо. И она должна прийти в неописуемый восторг от одного лишь факта встречи с ним снова. Ну и от малой толики эротического внимания, куда ж без того. Что осталось на сдачу от этой его длинноногой лагерной пассии — все мое, аттракцион невиданной щедрости, блин.

С ней, лагерной, Юлька, кстати, пообщалась с огромным удовольствием: с одной стороны, и вправду полезное знакомство, и в моменте, и на будущее, а уж как смешно Ливанов злился!.. обхохоталась, ощущая всей спиной его досаду и беспомощность. А вот так. У меня своя счастливая и захватывающая жизнь, в которой я все могу сама. Привезти детей на Соловки безо всяких звонков неизвестно кому, подружиться с тамошней вожатой буквально у него за спиной, то есть, наоборот, ну вы поняли. И мне совершенно все равно, что там у него с ней, да и с кем бы то ни было. Фиолетово, как последние переливы заката над соловецкими волнами.

Впрочем, ему-то было фиолетово тоже, и это досаждало Юльке куда больше. И вся ее блестящая соловецкая авантюра, совершенная без его участия, и не обошедшееся без оного увольнение из новостей, да какая ему разница, с чего ты взяла, будто он должен чувствовать себя виноватым или уязвленным, испытывать хотя бы минимальный дискомфорт? Ливанов пил и смеялся, приставал умеренно, ел много, вел разговоры сразу по нескольким пересекающимся направлениям, его запросто хватало на всех, а по женщине под каждую руку — так это для него, похоже, норма, давно привык, зараза. Впервые за все время Юлька пожалела об отсутствии рядом мужей, причем обоих сразу, чтобы тоже вот так, покровительственно, за плечи!.. бедный Густав, затерявшийся по ту сторону стола, на альтернативу Ливанову уж точно не тянул.

Все здесь были его друзья, все вращались на его орбите, и наличие-отсутствие лично ее, Юльки, ничего для него не меняло, несмотря на артистично разыгранную бурную радость встречи. Странно, что он вообще вспомнил, кто она такая. В контексте многоплановой, стереоскопической, фееричной ливановской жизни мелкая житейская возня какой-то отдельно взятой Юльки Чопик не имела ровно никакого значения.

Но он спросил про фильм. Не забыл, оказывается. И это сбивало с толку, задавало крен в пускай не самой приятной для самолюбия, но четкой и логичной системе координат.

Тем более что о фильме Юлька сама предпочла бы временно забыть. Ведь если кто-то перед кем-то и виноват, то это она перед Кешкой и ребятами, готовыми работать и не готовыми разруливать вполне возможный конфликт с кондишенным магнатом, — да и перед всей, блин, нашей страной, интересам которой запросто, без лишних терзаний, предпочла своих четверых оболтусов (ладно, троих, Марьянчик у нас маленькая принцесса). Совесть и без того догрызала Юльку методично, как моль старую шубу, зачем-то пережившую глобальное потепление, но Ливанов и тут внес дополнительное смятение, смущение, досаду и стыд.

Как ни крути, выходило — если он тогда не сболтнул на голубом глазу, а вполне сознательно согласился поддержать ее проект, — что и она сама, и дети (ну кроме Костика, краткие овации первому мужу) находятся здесь если и не за ливановский счет, то вроде того, по его милости. Такое в любом случае трудно простить: Юлька физиологически не терпела чувствовать себя обязанной кому-то, а тем более сейчас, когда все в ней держалось на тонкой струне осознания своей независимости, самодостаточности, решимости. Да и он вполне мог догадаться, вычислить, отследить в любой момент; и тогда всё, абзац, кранты. Если сейчас выдернуть из нее эту хрупкую несущую ось, порвать струну, сместить нафиг акценты и координаты… короче.

Если он узнает, я его, наверное, убью, решила Юлька. Стало полегче.

— Эта страна, — говорил между тем о чем-то Ливанов, — рано или поздно аккумулирует в себе все лучшие творческие силы со всего мира. Механизм простейший: здесь хорошо. Все, кто побывал тут, на Соловках, стремятся приехать еще раз, потом начинают бывать регулярно и в конце концов допирают, что хотели бы здесь жить. Правда, Массен?

— Я об этом не думал, — корректно отозвался зажатый где-то, видимый фрагментарно Густав.