Вячеслав Назаров - Дороги надежд (сборник) Страница 69

Кол Либер справился с креслом — оно осталось висеть в воздухе, внимательно изучил окружающую обстановку и заговорил. Его монолог начался с шепота и состоял из одних бранных слов. По ходу дела голос его креп, а ругательства становились все сильнее и совершеннее. И кончился монолог без всякой логической связи криком: «Братва, ура Мортире! Качать Мортиру!»

Только на следующий дань я взял в толк, что сделал отец в те критические минуты.

Все современные инопланетные станции, в том числе и станции типа ЛБ, по соображениям безопасности и надежности, работают в режиме АН Г Автономной Нулевой Гравитации. Такой режим предполагает три независимых гравитационных системы — одна изолирует станцию от всех внешних сил тяготения, другая как бы привязывает гравитационным канатом к нужной планете, третья тянет в противоположную сторону, к Полярной звезде, к центру Галактики. Меняя напряженность двух последних систем, станция может плавно и безопасно для космонавтов перемещаться по вертикали. Так мы парили и над Руберой, так — и только так могли уйти на орбиту в случае опасности.

Супры отрезали нам этот путь. Наше незащищенное дно с хрупкими выростами спасательных антигравов было для них детской мишенью.

Но Морт Ирис пошел на трюк: соединенные и противоположно направленные залпы правого и левого бортов одним ударом перевернули нашу «кастрюлю». Это произошло так быстро, что даже прославленная сверхреакция супров оказалась чересчур медленной: пока их снаряды летели в цель, сложившаяся тяга двух гравитационных систем рывком выбросила нас в космос, за пределы Руберы…

И я снова думаю — кто ты такой, отец? Этот фантастический взлет не записан в армейском Уставе или руководстве по выращиванию эдельвейсов. Надо было знать устройство станции, помнить инженерные параметры и физические формулы, надо четко оценивать, мгновенно сопоставлять, доверяться интуиции — словом, мыслить широко и раскованно, как мыслят люди истинно талантливые. Как это непохоже на тебя, на все, что ты делал до сих пор! Может быть, твоя жизнь совсем не твоя, а подсунутая случаем, первая попавшая форма с чужого плеча, и твое истинное призвание осталось невостребованным в каптерке прижимистого интенданта?

Я не хочу жить так. Я не хочу носить чужую одежДУ.

Мне жалко мать. Я принадлежу ей независимо оТ своего желания — так же, как независимо от своего отношения принадлежу тебе. Но мать мне понятнее. Не знаю, как ты относишься к ней сейчас — наверное, ненавидишь: говорят, неразделенная любовь перерастает в ненависть. Она тебя нe любила. Не любит она и меня, хотя готова ради одного моего ласкового слова пойти на все. Мне кажется, она вообще не способна любить, она способна только принимать любовь — и поэтому без чьей-либо любви, без поклонения, без славы начинает чахнуть.

Я прилетел на Гею в праздничный день, уверенный, что никому на планете нет до меня дела. Мать позвонила мне, едва я успел переступить порог своей нежилой квартиры. Она выглядела не старше Юны — то ли прошла курс гормональной косметики, то ли сделала пластическую операцию. Тон у нее был деловой, а голос звучал так, словно между нами никогда не было разлада.

— Ты не устал, Юл? Обнимаю тебя. Ты молодец. Ты хорошо сделал, что поступил в ЗОА. Это единственная дорога для современного парня, который не хочет быть дохликом. Посмотри газеты. Вся Гея говорит о тебе. Ты настоящий герой, Юл…

Я смотрел на нее с горькой иронией, но она продолжала тараторить:

— Телевидение хотело встречать тебя на космодроме. Я запретила. Тебе трудно сразу перейти от ясных устоев армии к сумбуру нашей штатской клоаки. Слава имеет свои npaiaa. Я буду оберегать тебя, пока ты не наберешься сил-для воспоминаний. Ведь они прекрасны, не правда ли, Юл? Ответь мне без утайки — ведь нас только двое, ты можешь не опасаться любопытных ушей и глаз…

— Ты собираешься замуж?

Она подняла удивленные глаза и, заметив мою усмешку, быстро кивнула куда-то в сторону: я понял, что шла запись ее «беседы с сыном».

— Откуда ты взял? — теперь ее голос звучал натуральнее. — Если бы ты лучше меня помнил, то не говорил бы глупости. Замужество меня не прельщает. Мужчины в большинстве своем лентяи и трусы. А это… Это необходимость. В последнее время я плохо выгляжу на телетестах и в газетах. Теперь нам придется часто сниматься вместе. Ты же не хочешь, чтобы рядом с тобой красовалась дряхлая уродина?

Бедная Сила! Провалившись на амплуа жены героя, истомленная безвестностью, она теперь пыталась наверстать упущенное в роли матери героя.

— Я приду к тебе, Юл? Нам надо с тобой посоветоваться, припомнить кое-какие факты, я стала забывчива…

Я вспомнил прочитанную где-то брошюру о технике съемок через зашторенные окна и ответил поспешно:

— Я действительно устал, мама. Ты не звони. Я сам загляну к тебе. Так будет лучше…

Сила, как всегда, преувеличивала. У Геи были свои новости и свои проблемы. Обо мне писала только одна газета — орган войск ЗОА «Серебряный феникс». Печатное устройство информа выбросило на стол полосу с шапкой «Он убил супра» и моей фотографией четырехлетней давности из маминого архива. С фото смотрел на читателя молодой упитанный щенок с капризным узким подбородком.

Неужели я был таким всего четыре года назад?

В праздник Совершеннолетия мы с Юной решили сбежать ото всех за город куда-нибудь в дикое поле. Мы несколько раз меняли маршруты, чтобы сбить со следа возможных, а вернее — воображаемых преследователей. Была уже глубокая ночь, полутемные и пустые залы метро отзывались на наши шаги загадочным шепотом. Вызвав цито-экопресс, мы долго не решались войти в его кабину, похожую на каплю ртути.

Он забросил нас за сотню километров от дома, на горное плато, полное неуловимых ночных движений и доброго тепла от нагретого за день камня. Мы долго кудато брели, спотыкаясь о корни и валуны, и Юна прижималась все теснее ко мне и все чаще оглядывалась по сторонам. Безлюдье угнетало ее.

Мы вышли к обрыву, очерченному на слабо светящемся небе, и сели, обнявшись, прямо на теплую землю. Голова Юны сладкой тяжестью сковывала плечо.

Мы не целовались. Просто наши губы были вместе и дышали вместе, и это было нужней всех поцелуев на свете.

Юна заговорила, и мои губы послушно двигались вместе с ее губами:

— Юл, я хочу, чтобы все эти звезды, все эти пространства, вся эта Вселенная была моей до самого последнего лучика. Чтобы она не была отдельно от меня, а во мне, чтобы она была мной — чтобы она радовалась и грустила, смеялась и плакала, ждала и любила. Я хочу, чтобы она была живая, теплая, чтобы она росла во мне и становилась все ближе и лучше. Чтобы звезды не гасли, а горели все ярче, понимаешь?