Эдвард Форстер - Путешествие в Индию Страница 7

Он хотел узнать все о том враче в мечети. Это его долг – собирать сведения о подозрительных личностях. Скорее всего это был какой-то хаким [9] – шарлатан, один из многих, которые шатаются по базару. Когда же мать сказала ему, что тот человек каким-то образом связан с госпиталем Минто, Ронни сразу успокоился и сказал, что этого парня, вероятно, зовут Азизом, что он вполне порядочный человек и ему не о чем беспокоиться. Против Азиза у него ничего нет.

– Азиз! Какое очаровательное имя!

– Итак, вы разговаривали. Как, по-твоему, он хорошо настроен?

Не понимая всей важности этого вопроса для Ронни, миссис Мур тут же ответила:

– Да, вполне, я поняла это с самого начала.

– Я имею в виду, как он настроен в целом. Терпимо ли он относится к нам – к жестоким завоевателям, безнадежным засушенным бюрократам. Ну, ты поняла.

– Думаю, что да, вполне терпимо. Если не считать Каллендаров, они ему решительно не нравятся.

– Вот как. Значит, он тебе об этом сказал, не так ли? Майору это будет очень интересно, а мне интересно, с какой целью он тебе это сказал.

– Ронни, Ронни! Ты же не собираешься передавать его слова майору Каллендару?

– Именно это я и собираюсь сделать. Более того, это мой долг.

– Но, мой дорогой мальчик…

– Если бы майор услышал, как недовольство высказывает один из моих туземных подчиненных, то он, надеюсь, немедленно сообщил бы мне об этом.

– Но, дорогой мой мальчик, это же был частный разговор!

– В Индии нет ничего частного. Азиз знал это, когда говорил, поэтому не волнуйся. У него был какой-то мотив это сказать. Лично я думаю, что это неправда.

– То есть как это неправда?

– Он заочно оскорбил майора, чтобы произвести на тебя впечатление.

– Я не могу понять, что ты имеешь в виду, мой дорогой.

– Это новейшая уловка образованных туземцев. Раньше они раболепствовали, но молодое поколение поверило в спектакль о правах и свободах, и теперь они думают, что обращение к приезжающим сюда членам парламента окупится сполна. Но не важно, ведут себя туземцы развязно или угодничают – за любыми их замечаниями всегда что-то кроется, и в любом случае он по меньшей мере хочет повысить свой иззат – говоря по-англосаксонски, набрать в наших глазах очки. Конечно, бывают исключения.

– Дома ты никогда не говорил так о людях.

– В Индии мы не дома, – отрезал Хислоп. Это было грубо, но, чтобы заставить ее молчать, он, на самом деле лишенный уверенности в своей правоте, употреблял обороты, услышанные от старших чиновников. Сказав: «конечно, бывают исключения», он процитировал мистера Тертона, а фразу «получить свой иззат» позаимствовал у самого Каллендара. Эти слова были в ходу среди членов Клуба, но мать безошибочно отличала собственное мнение сына от мнений, полученных из вторых рук, и могла заставить его подкрепить сказанное конкретными примерами.

Но мать лишь сказала:

– Не могу отрицать: все, что ты говоришь, звучит очень убедительно, но тебе не стоит передавать мои слова о докторе Азизе майору Каллендару.

Ронни ощутил себя изменником в отношении своей касты, но пообещал молчать, добавив:

– Но, прошу тебя, не рассказывай об Азизе Аделе.

– Не рассказывать ей? Но почему?

– Мы снова возвращаемся к началу, мама. Я действительно не могу объяснить вам все сразу. Просто не хочу, чтобы Адела волновалась. Она начнет интересоваться, справедливо ли мы обращаемся с туземцами, и прочим вздором.

– Но она и приехала сюда для того, чтобы поволноваться. Именно поэтому она здесь! Мы много говорили с ней об этом на пароходе и потом, тогда, когда сошли на берег в Адене. Она знает, что ты участвуешь в игре – так она это называет, – но по-настоящему не работаешь. Она почувствовала, что должна приехать и сама во всем разобраться, прежде чем принять решение и прежде чем ты примешь решение. Она очень, очень беспристрастна.

– Я знаю, – уныло произнес он.

Тревога в его голосе заставила мать почувствовать, что Ронни, по существу, до сих пор остался маленьким ребенком, которому непременно нужно настоять на своем; поэтому она пообещала выполнить его просьбу, и они поцеловались, пожелав друг другу покойной ночи. Ронни не запретил ей думать об Азизе, и она стала думать о нем, когда ушла в свою комнату. Выслушав мнение сына, она попыталась заново осмыслить сцену в мечети, понять, чье впечатление было верным. Да, эту сцену можно было истолковать и неблагоприятно. Доктор и в самом деле сначала нагрубил ей, сказал, что миссис Каллендар очень любезна, а потом, ощутив под ногами твердую почву, резко изменил поведение; он то жаловался на свои неприятности, то вел себя снисходительно и покровительственно; в одном предложении противоречил сам себе, проявил себя ненадежным, любопытным, тщеславным. Да, все это было верно, но как конечное мнение об Азизе лживо. Оно уничтожало все живое в этом человеке.

Собравшись повесить плащ на крючок, миссис Мур обнаружила, что его облюбовала оса. Днем миссис Мур уже видела эту осу или ее родичей, они не были похожи на английских ос – у них были длинные желтые лапки, вытягивавшиеся позади брюшка во время полета. Наверное, оса перепутала крючок с веткой – ни одно индийское животное не имеет чувства замкнутого помещения. Летучие мыши, крысы, насекомые могут с такой же легкостью угнездиться как в доме, так и на улице. Для них дом – это нормальное продолжение джунглей. Спящая оса крепко вцепилась в крючок и не обращала внимания на тявканье шакалов, смешавшееся с боем барабанов.

– Крошка моя, – сказала миссис Мур, обращаясь к осе. Но она не проснулась, и голос выплыл из комнаты, добавив еще один звук к тревожным ночным шорохам.

IV

Коллектор сдержал свое слово. На следующий день он разослал приглашения многим жившим по соседству индийским джентльменам, известив их о том, что будет ждать их в следующий вторник у себя дома в саду Клуба от пяти до семи часов, присовокупив, что миссис Тертон будет рада принять и их дам, если им будет позволено покинуть женскую половину. Это приглашение вызвало сильное волнение и живо обсуждалось в нескольких домах.

– Наверняка это распоряжение вице-губернатора, – таково было объяснение Махмуда Али. – Тертон никогда не сделал бы этого по собственной воле. Эти высшие чиновники другие – они симпатизируют нам, во всяком случае, вице-король симпатизирует. Они требуют, чтобы к нам относились с уважением. Но они приезжают слишком редко. Между тем…

– Легко симпатизировать издалека, – заметил пожилой бородатый джентльмен и принялся цитировать Коран: – «Я больше ценю доброе слово, если оно сказано мне на ухо». Мистер Тертон говорил мне такие слова, не знаю, правда, по какой причине. Он говорит, мы слышим. Не вижу причин дальше это обсуждать.

– Не все из нас обладают таким добрым сердцем, как вы, Наваб Бахадур [10], и не все обладают такой ученостью.

– Вице-губернатор, возможно, мой добрый друг, но я не доставляю ему никаких хлопот – «Как поживаете, Наваб Бахадур?» – «Замечательно, сэр Гилберт. А вы?» – вот и весь разговор. Но я, возможно, заноза в боку мистера Тертона, и я приму его приглашение и приеду к нему из Дилькуши, даже если для этого мне придется отложить важные дела.

– Тогда вы уроните свое достоинство, – произнес вдруг маленький смуглый человечек.

Присутствующие неодобрительно покосились в его сторону. Кто такой этот плохо воспитанный выскочка, что смеет критиковать самого богатого мусульманского землевладельца в округе? Поэтому Махмуд Али, в душе согласный с этим замечанием, счел своим долгом возразить.

– Господин Рам Чанд! – сказал он, подавшись вперед и упершись руками в колени.

– Господин Махмуд Али!

– Господин Рам Чанд, мне кажется, что Наваб Бахадур может без ваших советов решить, как ему следует поступать.

– Не думаю, что этим я уроню свое достоинство. – Наваб Бахадур произнес эти слова очень мягко; он сознавал, что Рам Чанд повел себя грубо, и решил оградить его от неприятных последствий. Первым его побуждением было ответить: «Да, я хочу уронить свое достоинство», но он подумал, что такой ответ будет не слишком вежливым. – Я не вижу здесь никакого унижения для нас, нет, не вижу. Приглашение составлено в очень изысканных выражениях.

Чувствуя, что ему не стоит и дальше сглаживать социальное неравенство между ним и его слушателями, он отправил своего элегантного внука, исполнявшего при нем роль слуги, за машиной. Когда внук подъехал, Наваб Бахадур повторил сказанное более витиевато и длинно, а на прощание сказал:

– До вторника, господа. Надеюсь увидеть вас в цветнике Клуба.

Мнение господина Бахадура было очень весомым. Он был крупным собственником и известным филантропом, человеком щедрым и решительным; во всех общинах провинции он пользовался непререкаемым авторитетом. Он мог быть откровенным врагом и преданным другом, а его гостеприимство вошло в поговорку. «Отдавайте, ничего не оставляя себе, ибо кто после смерти поблагодарит вас?» – была его любимая фраза. Он искренне считал позором умереть богатым. Если такой человек был готов проехать двадцать пять миль только ради того, чтобы пожать руку коллектору, то все мероприятие представало в совершенно ином свете. Бахадур не был похож на иных выдающихся людей, которые могли пообещать, что приедут, но в последний момент отменяли визит, бросая мелких сошек на произвол судьбы. Если он сказал, что приедет, значит, он приедет, он никогда не подводил тех, кто шел за ним. Господа, которым он сейчас прочел короткую лекцию, будут теперь убеждать друг друга, что приглашение надо принять, хотя в глубине души будут сознавать, что такой совет был неуместен.