Александр Громов - Менуэт Святого Витта Страница 7

– Ладно… – сдаюсь. – Что там опять? Сильно напорол?

– Изрядно. Прежде всего имей в виду, что никаких таких Каналов, в особенности виртуальных, в Пространстве не существует. Мы пользуемся иными методами.

– Это какими же?

– Так я тебе и сказал… Во-вторых, отца Стефана звали отнюдь не Бруно. Вообще с именами ты так наколбасил, что теперь трудно понять, кто есть кто.

– Мелочи, – отметаю. – Подумаешь – имена… Ты давай по существу.

Смешок.

– Чего там – по существу. Едва начал, а уже чего-то хочешь. Продолжай кропать, а я посмотрю.

Вскипаю. Успокаиваюсь.

– Не хами, потомок. Все-таки я старше тебя лет на двести… или на триста?

– Не скажу. – Он начеку и легко разбивает мои неуклюжие поползновения узнать больше, чем мне положено.

Сейчас я начну канючить, отвернитесь.

– Ну хотя бы скажи… было все это? То есть – будет? «Декарт», Стефан, Питер…

– И главное, дети, переставшие взрослеть?

– Да! Было?

Короткое молчание.

– Ну… было.

Гудки в трубке: ту-у… ту-у… ту-у…

Каша в голове. Геркулес с изюмом.

Ужаснусь я потом. А пока – радуюсь…

5

Лодка была длинная, из легкого блестящего металла, с хищно заостренным носом и узкой, ровно срезанной кормой. Когда-то в корме помещалась дюза маршевого двигателя, но потом дюзу сняли, двигатель выбросили за ненадобностью, горючее мало-помалу сожгли, начинку исследовательской ракеты одно время пытался использовать Уве для каких-то своих нужд, а пустой корпус распилили вдоль и получили две лодки. Одна разбилась пять лет назад на порогах Безумной реки, другая большей частью лежала кверху днищем под навесом внутри частокола, в повседневной жизни была не нужна и изредка приводилась в порядок для затеваемых Питером экспедиций, если таковые намечались по воде. Остойчивость лодки при полной загрузке оставляла желать, маневренность тоже, но ходкость была удовлетворительная.

Несмотря на умытый блеск металла, лодка была старая. Вмятины на корпусе, оставленные камнями порогов, были осторожно выправлены, загрунтованы, залиты самодельным пластиком, выровнены заподлицо с обшивкой и тщательнейшим образом отшлифованы и отполированы. Этой работы Питер не доверял никому – гнал всякого, кто осмеливался приблизиться с доморощенными советами. За время экспедиции на днище прибавилось несколько свежих царапин, но Питер считал их несущественными.

Ему хотелось считать их несущественными – так точнее.

Эту ночь всем троим пришлось провести под лодкой на голом, полого сбегающем к реке склоне, усеянном выпирающими из лишайника валунами. Выше начинался и тянулся за вершину холма чахлый полулес-полукустарник, но никто не выразил желания в нем заночевать. Питер все же сбегал до вершины и обратно, порыскал и, вернувшись, сообщил, что опасности нет. Двое младших – мальчик и девочка, – промокшие и вымотавшиеся за день, встретили это сообщение почти равнодушно.

Нужно было торопиться: еще час назад стало ясно, что надвигается дождь. Лодку втащили до половины подъема и, перевернув, закрепили камнями. С нижней стороны склона под бортом оставили лаз, а с верхней навалили земли и лишайника, чтобы дождевые струи не затекали под лодку. Когда огромный бледно-желтый диск упал за холмы на том берегу и в распадке вспыхнул и сгорел ослепительный зеленый луч, ночлег был готов, и Питер успел еще сбегать разведать следующий порог, а на обратном пути отыскал в ручье целую гирлянду водяных сосулек, и они съели их сырыми, потому что туча уже накрыла небо и блуждать среди кремнистых стволов в поисках горючего кустарника для костра было поздно. Сырые сосульки резко и неприятно пахли, и Йорис поначалу даже отказался их есть, несмотря на голод, но Питер рассказал, как однажды прожил на реке неделю, питаясь только сырыми сосульками, правда, чуть не умер, – тогда Йорис зажмурился и осторожно откусил первый кусочек. Сосулька зашипела и принялась извиваться. «Ешь!» – крикнул Питер, и Йорис, торопясь, проглотил свою долю. Насмешек он сносить не желал. Вера не привередничала. Она уже была один раз с Питером в экспедиции, и в тот раз тоже не хватило еды. Она молча радовалась, что Питер нашел сосульки, он молодец, всегда что-нибудь найдет, сосульки еще не самое худшее, они ничего, только после них щиплет во рту и нельзя сразу пить, плохо будет… Дождь пришел вместе с яростными порывами холодного ветра, тогда Питер вынул два оставшихся химпатрона для спальных мешков и отдал их Вере и Йорису. Уже лежа под лодкой – Питер в носу кокпита, Вера посередине, а Йорис под кормой, – они поговорили о том, откуда идет этот дождь, и Питер сказал, что, должно быть, теплое течение на севере уже размыло шельфовый ледник и теперь там море, но чтобы это проверить, нужно как минимум туда добраться. «Полторы тысячи километров?!» – с ужасом и восхищением спросил Йорис. «Чуть больше, – подумав, сказал Питер. – Но в пределах возможного».

Он почти не спал в эту ночь, потому что для него не осталось ни одного химического патрона. Слыша, как по днищу лодки лупит дождь, Питер думал о том, что завтра, если повезет, он будет спать в тепле; эта мысль долго не отпускала его, но совсем не грела. Тогда он прогнал ее и стал думать о том, чем все это должно кончиться. Четырнадцать экспедиций только за последние восемь лет… нет, даже пятнадцать, если считать ту, неудавшуюся, в самом начале, когда утонула Астхик и все, ну почти все пришлось начинать сначала, заново доказывать сначала себе, а потом всем остальным то, что ясно без всяких доказательств.

Впервые им удалось так далеко забраться на север. Почти на триста километров, если считать по прямой. По рекам и ручьям, разумеется, выходило больше. Перед водоразделом пришлось оставить лодку и дальше двигаться пешком, потому что удобный волок, тщетно разыскиваемый прежде, не был найден и теперь. Обратно на водораздел вышли почти без сил от усталости и голода, но результаты экспедиции того стоили.

На сей раз он взял с собою этих двоих. Он мог бы взять и четверых – в кладовке «Декарта» хранились еще два спальных мешка, а Диего обещал подзарядить еще десяток химпатронов, – но четверых работников сразу Лоренц не отпустил бы ни при каких обстоятельствах.

Дождь сменился мокрой крупой. Питер по звуку чувствовал, как на днище лодки нарастает ледяная корка. Он немножко помечтал о том, чтобы наконец пошел настоящий снег, навалил сугроб и стало тепло, но снег обманул, как обманывал всегда, снова забарабанили капли, и тогда Питер, пытаясь отвлечься, начал рисовать в уме карту этих мест – безымянная река с безымянными притоками, петли, развилки, протоки, острова… Он шел от устья вверх, к истокам. Змеящиеся притоки отнимали у реки воду, и синяя нить сужалась. Вот она запетляла в болоте – там много старых проток, почти сухих, и, наверно, река каждый год промывает в торфяниках новое русло. Питер вносил поправки. Вот крупный левый приток, он исследован дважды, нет там ничего интересного… Ряд коротких черточек поперек синей нити – цепочка порогов в верхнем течении. Целая сеть притоков, как разлапистая пятерня, разбегающаяся пальцами к водоразделу, – и не скажешь сразу, где собственно река, а где притоки. Вот этот, крайний, совсем не исследован – судя по карте, он ведет в маленькое болото, питаемое, скорее всего, грунтовыми водами. Поэтому опять неинтересно, зато от второго справа притока, где завал из незнакомых деревьев, которые как бочки, и очень неудобный обнос, отходит любопытный ручей, вероятно доступный лодке при высокой воде. Хорошо бы дождаться паводка, чтобы подняться по ручью прямо к водоразделу… сидеть и ждать затяжного дождя, и чтобы пища была, и тепло, а Стефана не было, и каждый вечер ходить смотреть надоевший зеленый луч…

Глупости. Никому это не нужно.

Питер улыбнулся, услышав, как Йорис мучительно простонал во сне. Парнишка еще не понял… А вот Вера догадалась, она сообразительная. Результаты экспедиции не в нескольких нанесенных на карту ручьях и болотцах, хотя и это важно. Главный результат – вот он, лежит под боком и, кажется, даже греет – две прозрачные фляжки с темной маслянистой жидкостью. Йорис не понял, что они означают, а Лоренц поймет сразу. Он чует опасность издалека, как осторожный зверь.

Уже скоро, Стефи. Немыслимо больше ждать.

К утру он сильно замерз и выполз из-под лодки. Светало. Туча ушла. Дождь кончился совсем недавно, стылая земля была пропитана ледяной влагой. Ляская зубами, Питер заставил себя отбежать метров на сто вверх по склону и там заплясал, запрыгал, заколотил окоченевшими ладонями по бедрам и заду. Сейчас он ничем не напоминал привычного всем Питера, а был похож просто на продрогшего до костей мальчика, каковым являлся в действительности, и отчетливо сознавал это. Он напряг мышцы, тихонько зарычал, силясь унять дрожь и ненавидя себя за нее. Оглянулся. Его не должны были увидеть в таком состоянии, и его не видели: младшие спали, а значит, можно было немного пожить простыми желаниями. Он быстро справил нужду, бегом перевалил через холм – бегом, скользя в промоинах, спустился в распадок – повернул – бегом понесся вверх – повернул – опять бегом вниз. Мокро блестели седые валуны, попадались кости вымерших животных, давно обглоданные лишайником и выбеленные. Лес был как лес: кремнистые несгораемые деревья, сумев как-то выжить, перестали расти и завязались узлами. Листьев на деревьях почти не было. Хилый горючий куст, запустив под валуны жесткие корни, целился в небо прямыми в струнку ветвями. Хвоя на нем не росла, а та, что росла когда-то, пошла на корм лишайнику, однако куст был жив и даже затрепетал при приближении человека, словно пытаясь выкопаться из земли и удрать. Наверно, чувствовал, что пойдет в костер. Питер усмехнулся: куст чувствовал правильно.