Оксана Демченко - ХЗ. характер землянина Страница 7

– Понимаю тебя, приятель, – вздохнул Саид. – Спасибо, что не бросил.

Гав не повел и ухом. Но свежеобретенная серость меха вроде бы обзавелась намеком на узор. То есть благодарность услышана и принята.

– Гав, сколько мне еще расти до взрослого? – продолжил тему Саид. – Это не честно. Гулька вообще младенец, ты б знал, что творится в ее голове! Гулька одна не продержится и получаса! Я-то знаю. И все же она считается взрослой. Несправедливо.

– Мрр-у, – невнятно буркнул Гав.

– Гав, я не сошел с ума и разговариваю с тобой, а вовсе не сам с собой. Это первое, – обиделся Саид. – Второе. Что второе-то? Погоди. Ага, второе: я разговариваю с тобой, чтобы и ты не сошел с ума.

Гав от логики сказанного долго пялился на Саида всеми пятью глазами. Наконец, фыркнул и спрыгнул на пол.

Как утверждают справочные системы, морфы потенциально способны к осознанной и сложной речи. Но, будучи исходно компаньонами какой-то расы, столь склеротичной или древней, что она забыта в универсуме, морфы предпочитают дополнять собой автономность выбранного друга, а вовсе не создавать ему общество. К тому же всем известно, что общаться с телепатом посредством речи можно и нужно в трех случаях: он слишком далеко и не принимает вас, ваши встроенные системы приватности имеют достаточную надежность, вы говорите официально и формируете протокол встречи. Впрочем, уровень доу, даже не вполне зрелый, почти исключает надежду на должный по толщине щит приватности.

– Как шумно, – пожаловался Саид, заискивающе покосившись на Гава.

Кот – а Гав предпочитал выглядеть так, как нравилось Симе – старательно не расслышал. Скручиваться шапкой на голове он не желал уже полгода. Вроде бы виноват в том злодей Игль из имперского тэй корпуса: внушил морфу идею о вредности привычки к тишине, которая может сделать неразвитого доу в перспективе невротиком, тотально зависимым от своего живого щита.

Нахохлившись, Саид отвернулся, обнял голову ладонями и стал терпеть. Пока он оставался «эмбрионом», как это называла Сима, и жил в прайде, он, кажется, вовсе не был личностью. Из скорлупы бессознания нынешний Саид проклюнулся, услышав отчаянный крик о помощи, предназначенный именно ему. Воистину удивительно вдруг осознать себя самостоятельным и тем более – полезным, способным защищать… Спасенная Сима стала первым человеком, которого еще безымянный клон увидел осознанно, своими глазами и еще шестым – или какое оно по счету? – чувством, упрощенно именуемым телепатией. Себя Саид тоже увидел впервые ее глазами. Поймал пробуждение близкого сознания после лечения и «всплыл» вместе с ним, от медикаментозной комы до фокусировки зрения.

С того момента он смотрел на мир ее глазами и думал о мире ее мыслями. Это было замечательно. И удобно. Мир в единый миг сделался дружелюбен, цветист и уютен. Сима умела видеть хорошее и принимать прочее не закрывая глаза – но и не озлобляясь.

Когда все та же Сима вышвырнула спасителя вон, одного в большую жизнь, было очень больно. Он снова ослеп и оглох. Он оказался раздавлен своей неспособностью адекватно воспринимать окружающее. Если бы не пыры, он бы, вероятно, и не выдержал первого шока. Но пыры – они, пожалуй, лучшее общество для телепата. Каждый взрослый пыр – вселенная, он способен пребывать вне общества почти неограниченно долго. Каждый пыр – маяк в пустыне бесконечного универсума. По первому его сигналу подобные собираются в группу, чем-то смутно похожую на прайд, каким он, вероятно, был задуман. Никто не знает, что объединяет пыров и как именно любой из них отсылает сигнал о сборе. Определенно, включаются не родственные связи и не сходство интересов. Совершенно разные пыры вдруг сплачиваются, чтобы вместе решить важное дело, а затем прощаются и расстаются, исполнив замысел. Собственно, именно поэтому агрессия против пыров – чистое безумие. «Действие равно противодействию» – это в самом общем законе универсума именно о пырах. Они эксперты в адекватных реакциях на любой вызов.

Когда телепат, младенец по развитию сознания, попал к пырам и стал разрушаться изнутри, его спасение сочли новой задачей. Сплотились, вытянули. Отучили судорожно цепляться за чужое восприятие реальности. Он попробовал смотреть сам. С трудом, но начал взрослеть – так полагал Бмыг, а ему-то можно верить. И Сима думала так же, определенно. Конечно, нынешний Саид понимал: он пока что не вселенная. Но ведь и не пустое место!

Сима оттолкнула его, когда это было очень важно сделать. Еще немного, и сознание эмпата стало бы неизбежными, пожизненными «ходунками» для недоразвитого телепата.

– Я мозговой паразит, – грустно сообщил Саид.

Гав порычал и вздыбил загривок: не жалей себя!

– Гав, я обожаю тебя, – улыбнулся Саид. – Как хорошо, что хотя бы это я говорю искренне. И думаю так сам. Полноценно. Без слоения смыслов.

Гав на провокацию не поддался. То есть шапкой работать снова не стал. Пришлось закрыть глаза и медленно, старательно расслабить шею. На Багрифе всегда шумно. Народец подбирается неизменно мутный, куда им до размеров пырской вселенной внутри – так, пылинки, сор и медузы, пропитанные стадными инстинктами, как водой…

– Не желаю читать их, – признал Саид. – Но смирено принимаю, да, такова моя участь. Они думают. Я не подсматриваю, но вижу. Таков мой рок. Вижу, например, что врач меня не выписал, его подкупила та, с розовой цельно ненатуральной кожей. Как я могу не знать? Увы мне, никак. Я могу и должен делать вид, что не знаю. Я спокоен. Я не урою козлогада. Я не урою никого. Мир. Чертов мир и покой вам, интриганы. Всех прощаю оптом.

Саид глубоко вдохнул пронизанный солнцем воздух – и выдохнул обиду, гнев и усталость. Глаза почти соглашались различать облако серости. Свет пронизывал облако – и оно таяло. Ну и что, ну и пусть чешуйчатое светило медицины, знаменитое на три галактики, непрестанно прилагает усилия, сохраняя невозмутимость и отталкивая в дальний уголок сознания раздумья о предстоящем увеселении, обещанном ему.

Саид попробовал заткнуть уши, хотя это совсем уж глупо. Все равно внятно, что фальшивый звонок Бмыгу устроила зараза, которую вчера Сима обозвала мулаткой-шоколадкой, громко советуя активной поклоннице завернуться хоть в какую бумажку, чтоб не истаять целиком от мимолетного взора. Увы, звонок сработал: Бмыг улетел, Гюль умчалась следом. Вот кому хорошо! Телепает мужа и напрочь игнорирует остальной универсум. Без щитов, без усилий по концентрации или наоборот, релаксации.

– Я спокоен, как величавый павиан, – монотонно загундосил Саид, щурясь и из-под ресниц наблюдая Гава. – Здешние дуры – гнилые бананы, хорошо придумала Сима. Я сытый, не хочу жрать. Они висят на ветках высоко и мне на них лень глянуть, я сытый павиан… Тут уютно, привычно. Я дремлю. Даже если заразы дозреют и свалятся на мою больную шею, успею увернуться.

Гав чихнул от смеха и свернулся клубком, пряча морду в лапах. Значит, слушает. О павианах Сима подумала мельком, поймался лишь крошечный кусочек идеи. Но, вроде бы, именно такая глупость из клочка могла быть развернута. Саид зажмурился усерднее, не подглядывая за морфом. Стал дышать ровно и упражняться по-настоящему, добиваясь состояния зеркальной сферы – так в корпусе тэев называют погружение телепата в себя, дающее отдых. Сперва ушел поверхностный шум бытовых мыслишек. Затем заглохли деловые и рабочие потоки сознаний. Наконец, выцвели агрессивные «кричалки», прямо адресованные Саиду – великолепному и желанному. Сплошной сор. Шелуха. Еще немного усердия, и подлинная тишина воцарится под сводом черепа.

– Не могу так жить!

Сфера рассыпалась мириадами осколков. В голове, кажется, взорвали галактику. Гав завизжал от принятой на себя части боли. Саид подпрыгнул, саданулся макушкой о потолок и сразу метнул тело туда, где чужие мысли сделались смертоносны. Гав впился в плечо, пребольно – но хоть не отстал. Саид знал, что когда он берет «черный» сигнал, от него ох как многие отстают. Вон – дверь не успела и лежит в коридоре двумя обломками. Воздух тугой, вроде батута. Упругость копится, копится… но пока еще есть силы загонять себя глубже в бешеный бег. Говорят, тут окна небьющиеся, ярус-то из верхних, лететь до лужайки у пляжа далеко, облака обнимают гордую башню медиков.

Под пальцами окно ахнуло, разлетаясь вдребезги. Ногти скрипнули о подоконник, жилы прожгло болью – и они выдержали, улучшенные. Тело мотнуло наружу, Гав, успев стечь на ладонь, усиливая руку живой перчаткой с когтями. Зависнув на долю мгновения, Саид бросил себя вниз и вбок. Рывок, еще рывок. До «небесного сада» – того, что на вершине башни, отсюда ярусов сорок… Худшее началось там и ощущается потоком отчаяния много правее, окон эдак на полсотни. Ужасающе поздно думать, даже падать – и то поздно!