Олег Пелипейченко - Искушение чародея (сборник) Страница 7

Без стука вошел Штромбергер.

– Простите, – сказал он, – я все равно не спал. А вы разговариваете. Я считал. – Он показал им листочек бумаги, положил на стол. – Ничего не выходит. Но можно попробовать.

– Ты о чем, Карл? – спросил Варнавский.

– Попытаться вырваться с планеты.

– Ты думаешь, мне приятнее умереть в открытом космосе?

– Если вырвемся и выйдем на рандеву с «Титаном»… там же хорошая лаборатория, да?

– На «Титане» нет специальной лаборатории, – сказал правду Павлыш.

– Но там другие врачи… У нас кончилась плазма.

Вдруг Павлышу показалось – нелепая мысль, – что Варнавский не единственный больной на станции. Кто-то был болен раньше, кто-то раньше занимал эту каюту, кому-то были нужны обезболивающие и плазма. И он уже умер. Но этого быть не могло, потому что по спискам на станции четыре человека. И всех Павлыш видел.

– Я могу поднять «Овод», – сказал Павлыш. – Но «Титана» здесь нет. Он улетел.

– Понятно, – сокрушенно произнес Штромбергер.

Павлыш заметил, что он смотрит на шею Варнавского. Непроизвольно.

Синее пятнышко появилось на лбу Варнавского. Может, Павлыш не заметил его раньше?

– Тогда идите, – сказал Варнавский. – Я немного посплю. А потом буду наговаривать на диктофон. Мне некогда. На этот раз я хочу успеть…

– Надо считать, – сказал Штромбергер. – Я займу компьютер. Он тебе не понадобится?

– Посплю часа два-три, – сказал Варнавский.

– Я управлюсь.

В коридоре Штромбергер прижал Павлыша к стене животом.

– Вы были в лаборатории? – прошептал он. Все здесь шептали. Все таились. Все устали.

Павлыш кивнул.

– Она же даже не сможет его увидеть, – шептал Штромбергер. – Это какое-то сумасшествие.

– Но ее можно понять, – сказал Павлыш.

– Я все понимаю, иначе не согласился бы. Вы не представляете, какой он человек. Я имею в виду Павла. Но сколько это будет продолжаться?

– Вы думаете, мы сможем подняться?

– Но вы не верите, что это что-то изменит?

– Я только знаю, что перегрузки на «Оводе» ему вредны. Ход болезни ускорится.

– Но мы еще посчитаем? Главное, чтобы брезжила надежда. Врачи ведь не говорят: «Вы умрете». Они говорят: «Положение серьезно». Мы все теряем связь с действительностью. Вы же понимаете, что магнитные записи стираются. А он говорит в диктофон. Значит, верит?

«Надо бы спросить, при чем тут магнитная запись», – подумал Павлыш, но Штромбергер быстро ушел.

В лаборатории с Людмилой работала Светлана Цава. Цава была у микроскопа.

– Вернулись? – Людмила обрадовалась. – Только вы его не слушайте. Он пал духом. Нельзя падать духом. Мы обязательно что-нибудь сделаем. Вы думаете – я наивная дура? Я как троглодит, который старается камнем разбить радиоприемник, чтобы он заработал. Но сколько открытий в истории медицины было сделано случайно!

– Расскажите, что вы делаете, – сказал Павлыш.

– Очень просто, – Цава оторвалась от микроскопа. – Мы не видим вирус Власса, но видим последствия его деятельности. Изменения в структуре лейкоцитов и костного мозга. И мы ищем и ищем те средства, которые могли бы остановить процесс.

– Я согласна испробовать все, что есть на станции. Даже чай, даже серную кислоту, – сказала Людмила.

– Вот эту кровь мы взяли у него сегодня, – сказала Цава. – Я воздействую на нее щелочами.

Павлыш внутренне вздохнул. Когда-то Свифт об этом писал. Вроде бы в описании лапутянской академии. Те академики складывали все слова языка в надежде, что когда-нибудь случайно возникнет гениальная фраза.

– Дайте мне записи ваших опытов, – сказал Павлыш. – Я погляжу, что вы сделали за вчерашний день.

– Вот, – Людмила бросилась к шкафу, вытащила пачку листов. – У меня все зарегистрировано. Каждый эксперимент. Вот вчерашние, вот позавчерашние… – Быстрыми пальцами она разбирала стопку записей на тонкие стопочки и раскладывала перед Павлышем. – Смотрите, вот это мы пробовали – начинали с лекарств, которые есть в аптечке… Это еще на той неделе. А это в позапрошлый раз.

Павлыш в растерянности глядел на стопки листков.

– Когда Варнавский заболел? – спросил он.

– В позапрошлый раз, – сказала Людмила нетерпеливо.

– Но вы же говорили…

– Ах, это неважно!

– Людмила, прекрати! – закричала вдруг Цава. Павлыш и не предполагал, что Светлана может так кричать. – Что теперь от этого изменится? У нас же есть оправдание! Сколько угодно оправданий!

– Я ничего не скрываю. Просто, если я сейчас буду объяснять, мы потеряем время. Неужели ты не видишь, как оно убегает?

Светлана поднялась, подошла к Людмиле. Словно не кричала только что. Людмила беззвучно рыдала. Маленькая Светлана обняла Людмилу за плечи.

– Вы только поймите нас, – сказала Светлана. – Наверное, тогда не будет ничего странного. У нас не было выхода. Павел заболел не вчера. И в то же время вчера. Людмила, сядь, успокойся. Павлыш, дайте ей воды. Вон там чистый стакан.

Светлана усадила Людмилу на стул, накапала в стакан из желтой бутылочки.

– Только чтобы я не заснула. Я тебе никогда не прощу, – говорила быстро Людмила. – Я не засну?

– Нет, не заснешь.

Светлана смотрела, как Людмила выпила лекарство.

– Посиди спокойно, – сказала она. И тут же продолжила, глядя на Павлыша: – В общем, какое-то время назад, я потом объясню… Какое-то время назад Людмила увидела на шее Павла голубые точки. Она сначала подумала, что он просто испачкался. А точки не отмывались. И тогда Карл – он ходячая энциклопедия – отозвал меня и сказал, что это похоже на вирус Власса. Все о нем слышали. Всякие драматические истории. Но разве можно было подумать, что это коснется и нас?

– Нет, – согласился Павлыш.

– Я тоже думала, что случайное совпадение. Ведь бывают совпадения. Пигментация, совершенно безвредная пигментация…

– Светлана, перестань, – сказала Варнавская.

– А Павел сам догадался. Тогда же, ночью. Он пришел к Карлу и спросил, не кажется ли ему, что это вирус Власса?

Светлана, говоря, все время оглядывалась на Людмилу, словно ища подтверждения своим словам.

– Мы очень испугались, – продолжала Светлана. – Потому что мы далеко, совсем в стороне, и нет даже маленького кораблика, ничего нет. И связь, сами понимаете, сколько надо ждать ответа. Значит, остались только мы. И вот эта лаборатория… Павел очень хорошо держался…

– Светлана, не надо, – сказала Людмила.

– А почему? Павлыш может сам проверить. Но вы поймите, если бы это было на Земле, то можно уйти, я честно говорю, а тут нас всего четверо, это больше, чем семья, это как будто ты сам. И мы все поняли, что через неделю, может, меньше, Павла не будет. Вот он еще говорит и как будто здоров, а его не будет.

Людмила поднялась, налила себе воды, выпила, не глядя на Светлану.

– Мы все старались что-то сделать. Буквально не спали все эти дни. А Павел думал только о том, чтобы надиктовать общую теорию. Я его понимаю. Наверное, на его месте я вела бы себя так же. Мы все хотим жить не зря…

– Павел жил не зря! – сказала Людмила. – Мы все вместе не стоим его мизинца.

– Не в этом дело, ты же понимаешь, что не в этом дело. А если бы это случилось с Карлом, ты бы думала иначе?

– Я бы тоже все сделала. Но Павел особенный человек. И Карл жив, здоров, и он даже спит. Он вообще не переживает. Он был бы рад, чтобы все закончилось.

– Ты не права, – сказала Цава. – И давай не будем сейчас…

– Молчи!

Людмила выбежала из лаборатории, хлопнула дверью.

– Вернется, – сказала Цава. – Вы поймите ее. Помимо всего, она безумно любит брата.

– И что было дальше? – спросил Павлыш.

– Прошло три дня. Я бы сказала, что мне страшно вспоминать о них. Но не могу, потому что все продолжается… Павлу стало хуже. Вы знаете, синие пятна стали больше, кровь начала перерождаться. Очень сильные боли…

Павлыш подумал, что понял, почему на столике у Варнавского было столько пустых полосок. Они были использованы тогда… когда?

– Штромбергер сказал, что положение Варнавского безнадежно. Вот если бы можно повернуть время вспять… И тут он схватился за свои листочки и стал писать, считать. Он всегда достает листочки, а потом их теряет. У нас есть программа: изучение малых сдвигов. До часа. Даже на изолированной системе это может грозить катаклизмами. А Штромбергер подсчитал, что наших ресурсов хватит, чтобы увеличить сдвиг. Этого еще никогда никто не делал. И не должен был делать. Мы понимали, что нельзя, но если есть шанс, понимаете, если есть шанс, то мы должны были его использовать. И мы вернули время, повернули вспять. На максимум. На неделю. Это было очень трудно – физически трудно. Время раскручивалось назад с дикой скоростью, и все процессы шли обратно… Как на пленке, которую вы крутите задом наперед. Никто из нас не смог запомнить, как это происходило. И приборы тоже отказались зарегистрировать этот переход. Может, просто еще нет таких приборов.