Самозванка - Скотт Вестерфельд Страница 7

Режим Красоты закончился незадолго до нашего рождения. В ту пору всем людям по достижении шестнадцати лет делали операцию. Ты становился красивым, но в этом превращении крылся и иной замысел – менялось твое сознание.

Красавцы и красотки никогда не оспаривали власть и всегда использовали ресурсы в надлежащих количествах, не более того. Города потребляли энергию, выделяемую только солнечными батареями, и перерабатывали каждый кусочек металла. Ржавые руины забросили, превратив их в стратегический запас, чтобы человечеству больше не приходилось опустошать недра земли.

Но вскоре появилась девушка по имени Тэлли Янгблад, которая стала первой мятежницей. Она свергла режим Красоты, после чего все люди вдруг стали мыслить самостоятельно. Эту реформу свободомыслия назвали «Чистым разумом», когда все пустоголовые красавцы и красотки разом очнулись. Изголодавшиеся по развитию города были готовы расширяться.

Однако свобода, увы, ведет к разрушениям.

В царящем хаосе власть захватили люди вроде нашего отца. Они принялись возводить новые сооружения, строить целые города, гнаться за очередными партиями металла. Теперь руины стали не просто напоминанием о жадности ржавников, а приглашением к тому, чтобы начать все заново.

Тэлли, может, и пропала, но до сих пор находятся мятежники, которые считают, что руины необходимо оставить в покое.

– Тебе не понравится быть пустоголовой красоткой, – возражаю я. – Они получали микротравмы мозга!

Рафи пожимает плечами.

– Зато они все время были счастливы. Им не приходилось беспокоиться из-за того, что их убьют. У них не было войн.

– Потому что для войн они были слишком тупы!

Она качает головой.

– Подобные остроумные высказывания не обрадуют твоих хозяев.

– Тогда я буду просто молчать. Они не заставят меня проявлять остроумие.

– Думаешь, проблема только в твоем остроумии? – Рафи начинает загибать пальцы. – Ты не знаешь, какие наряды сейчас носят. Ты не знаешь последних скандалов: кого больше не приглашают на вечеринки и почему. Тебе никогда не приходилось менять тему во время неловкого разговора!

Я поднимаюсь с кровати и встаю у окна, у меня дрожат руки.

– Я люблю тебя, сестренка, – мягко произносит Рафи. – Но ты ненормальная. Вместо одежды и музыки ты рассуждаешь о путях побега и импровизированном оружии. А еще ты ешь как дикарка.

Она говорила об этом и раньше – мое воспитание в качестве ее двойника сделало меня иной. Но всегда это делала с любовью, потому что я не похожа на ее богатеньких своенравных дружков. Однако то, как она говорит сейчас, вынуждает меня чувствовать себя одинокой.

Дело в том, что я могу улыбаться как Рафи, двигаться как она, копировать выражения ее лица. Читать на дисплее айскрина[9] текст речи с аналогичными паузами и интонацией. Даже на скайборде мы стоим в одинаковой позе.

Но я не знаю людей так, как знает она. Сестра способна разговаривать с любым гостем – высокопоставленным лицом, солдатом, случайным человеком – без каких-либо усилий. У нее сотни друзей, с которыми я не знакома. Я только запоминаю их лица, чтобы знать, кому помахать на танцполе во время вечеринки. Всю ее жизнь я вижу лишь в коротких обрывках, словно подглядываю в замочную скважину.

Возможно, по этой причине мне так хочется отправиться в Викторию. Хотя бы раз побывать на своей собственной вечеринке.

Я стараюсь надуть нижнюю губу.

– Я просто буду все время дуться, и они даже не заметят разницы. Два месяца проведу в твоем привычном дурном настроении.

Обычно мне великолепно удается изображать ее недовольное лицо, но сейчас она даже не улыбается.

– Фрей, ты должна стать идеальной гостьей. Если хоть кто-то догадается, что ты заложница, это будет катастрофой для обеих семей.

– Да кто в это поверит? Разве кто-нибудь раньше проделывал такое?

– За последние семьсот лет – никто. О чем тебе было бы известно, прочитай ты Макиавелли. – Ее голос становится мягче. – Но сейчас мы говорим об отце. Думаешь, он…

На миг она замолкает, а после шепотом произносит волшебные слова:

– Сэнсэй Норико.

Мы уходим в ванную, где включаем на полную мощность все краны и заполняем комнату горячим паром на случай, если в воздухе витают песчинки шпионской пыли. Какое-то время ждем, наблюдая за тем, как запотевает поверхность зеркала.

Сэнсэй Норико была наставницей Рафи по этикету. Она научила мою сестру всем изысканным тонкостям, которые мне были не нужны: как правильно есть, как обмахиваться веером, как вести себя на чайной церемонии. Обо мне она ничего не знала.

Однажды, когда нам было по девять лет, Рафи заявила, что мой реверанс никуда не годится и над ним нужно как следует поработать. Поэтому на один-единственный урок я притворилась ею.

Но у Норико был идеально наметан глаз на движения, так что она сразу поняла, что со мной что-то не так. Женщина уже хотела позвать старшего преподавателя Рафи, и это только добавило бы нам проблем. Поэтому я призналась ей, кто я и что я.

За нами явно наблюдали, потому что после этого случая сэнсэй Норико больше на занятия не пришла.

Только в двенадцать лет мы с Рафи сумели произнести вслух предположения о том, что же могло с ней случиться. С тех пор слова «сэнсэй Норико» напоминали нам о том, как опасны наши секреты.

Как только комнату заполняет густой пар, Рафи наклоняется ко мне и шепчет:

– Вдруг он с самого начала, когда мы только родились, это задумал? Решил все это время прятать тебя, на случай если ему понадобится гарантия для сделки?

Меня охватывает дрожь.

Судя по новостным каналам, вещающим за чертой нашего города, люди все время гадают: наш отец планирует все свои поступки либо действует спонтанно и придумывает на ходу. Никто не может предугадать его следующий шаг, потому что он делает то, чего не стал бы делать ни один другой человек.

Как, например, эта идея с заложником. Или со мной.

Но Рафи наверняка ошибается.

– Это все из-за нашего брата, – тихо говорю я. – Ты же знаешь.

Она отводит взгляд и всматривается в пелену дыма.

Еще до нашего рождения, когда свободомыслие только-только начало распространяться по миру, наш отец был обычным политиком. Но даже тогда некоторые уже считали его опасным.

Нашему брату, Синену, было всего семь лет. Однажды некто – кто именно, так и не удалось выяснить, – похитил его в надежде вынудить отца оставить должность в Совете. Но тот отказался, и больше Синена никто не видел.

Вот поэтому он воспитал меня двойником – последним защитным оплотом в борьбе с людьми, которые ненавидят нашу семью.

– Об этом я и твержу, – говорит Рафи. – Что, если папа воссоздает ту самую ситуацию? Когда в