Кир Булычев - Тайна Урулгана Страница 7

Сведения о падении болида, случившемся в марте, проникли в газеты всего мира. Писалось о небесном свечении, об устрашающем грохоте, якобы долетевшем до Хабаровска. Истина смешивалась со слухами, куда более красочными в Вене или Брюсселе, нежели, скажем, в Новопятницке, откуда по карте до Урулгана рукой подать, а на самом деле так далеко, что за полгода никто в те места не добрался, не считая тунгусов, которых посылал колоколовский приказчик и которые ничего, кроме поваленного леса и пожарища, не отыскали, хотя, возможно, опасаясь злых духов тайги, и не очень старались.

Помимо перечисленных лиц, за столом собрались еще несколько ссыльных, а также учитель словесности из церковноприходского училища и томный, скучный телеграфист Барыкин. Конечно же, всем хотелось узнать петербургские новости, покопаться в журналах, что привез с собой профессор, услышать о событиях на Балканах и об открытии Южного полюса, о том, что нового написал Леонид Андреев, – в глухой провинции всегда есть думающие люди, которые живут интересами нации и всего просвещенного мира.

Но все терпели. Послушно отвечали профессору о метеорите и возможности путешествия за Урулган.

– Если Колоколов не поможет, людей не достать, – говорил отец Пантелеймон.

Он водил пальцем по карте низовьев Лены, привезенной профессором из столицы.

– Тунгусы сейчас съезжаются в Булун, там начинается ярмарка и дележ рыболовных тоней, – пояснил Барыкин.

– Что такое Булун? – спросил Мюллер.

– Это последнее поселение в низовьях Лены, – сказал Андрюша. – Я там был в прошлом году с землемерами.

– Мне знакомо это наименование, – сказал профессор.

– Без сомнения, – пояснил Черников. – В свое время о нем писали в Европе. В семидесятых годах прошлого века корабль «Жаннета» капитана де Лонга был раздавлен льдами севернее устья Лены, и его команда пошла по льдам на юг.

– Помню, помню, – поднял руку профессор, который предпочитал говорить сам. – Они не дошли до Булуна несколько миль и сгинули в снегах.

– Боцман и несколько матросов добрались до Булуна, – с удовольствием поправил гостя Семен Натанович, который тоже любил говорить сам.

– И что там? – спросил Мюллер.

– Там стойбище тунгусов и несколько изб – в них живут казаки. Там есть изба полицейского начальника.

– Крупный культурный пункт наших мест, – сказал иронично телеграфист Барыкин.

Мария Павловна внесла большую деревянную миску с пельменями.

– Отведайте, – сказала она, – отведайте, батюшка.

Ей в жизни еще не приходилось видеть настоящего профессора.

Младшие дети Черниковых – четверо, все одинаковые, скуластые, с прямыми черными волосами – в мать, глазастые, носатые – в отца, – выглядывали из-за двери, сопели от волнения.

Мария Павловна положила пельменей Мюллеру и полила их сметаной.

– Лучших пельменей вы от Северного полюса до Иркутска не отведаете, – сказал гостю отец Пантелеймон.

– Да-да, это великолепно, – согласился Мюллер. – Скажите, а отправится ли кто-нибудь на ярмарку из Новопятницка?

– Колоколов собирался, – сказал Андрюша.

– Две баржи с товаром, – отец Пантелеймон загибал пальцы, – нет, три. «Иона» потащит.

– У Колоколова есть мощный буксир «Иона», – пояснил Андрюша.

– В честь ихнего батюшки назван, – сказал учитель.

– Можно ли нам рассчитывать на место на барже? – спросил Мюллер.

– Нравятся пельмени? – спросила Мария Павловна, удрученная тем, что высокий гость все еще их не попробовал.

Черников разливал водку из стеклянного графина.

– С приездом, – сказал он. – Со знакомством. Хлопнула дверь. Вбежала Ниночка Черникова. За ней боком,

почти упираясь в притолоку, вторгся неловкий Костя Колоколов.

– Пельмени еще не съели? – спросила Ниночка с порога.

– Неужто тебя у Ефрема Ионовича не покормили? – удивилась Мария Павловна.

– Разве там пища? Костя, подтвердите, разве там пища? – Ниночка была возбуждена, раскраснелась и была так хороша, что даже Мюллер, равнодушный к женским прелестям, залюбовался ее экзотической красотой.

Как и ее младшие братишки, она унаследовала от матери высокие скулы, брови вразлет и густые волосы цвета воронова крыла, а от отца громадные карие глаза, высокий в переносице, тонкий с горбинкой нос и полные яркие губы.

– Отец привез из Якутска повара, – сообщил, смущаясь, Костя. – Теперь питается по системе доктора Леграна. Вегетарианская пища и долголетие.

Костя говорил серьезно, и непонятно было, осуждает ли он отца либо преклоняется перед его передовыми взглядами.

– Вареная морковка под молочным соусом! С ума сойти! – сказала Нина, занимая место за столом, из-за чего телеграфист Барыкин вынужден был отодвинуться в угол.

– Как же басурманы? – засмеялся отец Пантелеймон. – Им же бифштекс с кровью подавай.

– Ели морковку, а Ефрем Ионыч читал им лекцию о пользе натуральных продуктов, – сказала Ниночка, насаживая на вилку сразу два пельменя.

– Глупо, – впервые заговорил Васильев, из ссыльных эсдеков. – В руках торговцев накапливаются колоссальные средства, а они по серости своей не знают, во что их употребить.

– Ошибаетесь, голубчик, – возразил Черников. – Это Иона Колоколов не знал, как употребить, в кубышку складывал. А наш уважаемый почетный гражданин не лишен выдумки и предприимчивости. Он впитывает современные веяния, порой варварски, но впитывает. Прости, Костя.

– А я не обижаюсь, – сказал Костя. – Я даже иногда преклоняюсь перед ним.

– Твоя беда, Костик. – сказала Ниночка, – в том, что ты слабовольный. Ты – диалектическое отрицание собственного родителя.

– Он у нас, как русский народ, – сказал отец Пантелеймон профессору, который мало прислушивался к разговору, продолжая рассматривать карту, придавленную миской с пельменями. – Терпелив к властям предержащим.

– Я его перевоспитаю, – засмеялась Ниночка, положив ладошку на плечо Косте, и тот зарделся, потому что до сегодняшнего дня полагал Ниночку единственным близким себе существом в проклятом городишке, а уютный добрый дом Черниковых был ему куда роднее отеческого. И когда два часа назад он влюбился в англичанку, то тут же согнулся под чувством глубокой вины и невозможности что-то изменить в своей жизни.

Мария Павловна принесла еще миску пельменей погорячее, специально для Костика.

– Прекрасным иудейкам, – загудел отец Пантелеймон, – свойственно в силу ихнего характера распоряжаться мужскими судьбами. Однако Библия учит, что редко это приводило к добру.