Андрей Дмитрук - Ночь молодого месяца (сборник) Страница 7

Парнишка-механик, из пастушеского племени хак, еще плохо знавший капитана Дарванга, забыл о спешности сбора и торчал буквально столбом, глядя, как маленький, орехово-смуглый летчик прижимается щекой к необъятному боку бомбоносца, молитвенно шепчет что-то и гладит броню. Но сейчас же прорезь левого капитанского глаза скосилась на новичка и будто выстрелила в него язвящим шепотом: Кхен посулил парню неделю неувольнения…

Что ж! Предчувствия сбылись. Полковник не расхаживал, как обычно перед строем, а говорил, вернее, кричал, поднимаясь на носки и показывая всем белый лист бумаги. Словно без листа ему бы не поверили. И еще полковник оглядывался, как на свидетелей, на двоих совершенно штатских блондинов-европейцев, что стояли у края плаца, привалясь задами к своему черному «вольво».

Действительно, поверить было трудненько. Оказывается, пока Кхен выскребал тарелку в столовой, самые большие люди мира подписали некий сказочный документ. И теперь день этот, скверный, сухой и ветреный, следует запомнить и рассказывать о нем детям и внукам. Как гадко скрипела пыль на зубах, и ветер мотал рыжую листву за оградой, и тощий кухонный пес, которому все старания поваров не могли придать холеного вида, бесстыдно вылизывался под тягачом. И о блондинах придется рассказывать — до чего свойски курили они возле своего «вольво», здоровенные бородачи в свободной парусине, и пепел стряхивали на священный бетон плаца; и полковник, вместо того чтобы одернуть их, оглядывался с беспомощным видом: «Помогите, подскажите…»

Положение капитана Дарванга в полку было двойственное. Упрекнуть его по службе не представлялось возможным, настолько дисциплинированным, знающим, неутомимым проявлял он себя со дня прихода. Образец человека и воина: с солдатами ровен и справедлив, перед командирами полон достоинства, но исполнителен. Хороший товарищ, надежное плечо в беде… Прошлое как на ладони: по происхождению горный кхань, из семьи мелкого чиновника в Лиенлапе; рано остался круглым сиротой, был взят в Приют принцессы Тао; наконец сумел так подготовиться к экзаменам в королевскую авиашколу, что прошел по конкурсу впереди генеральских сынков и до конца учебы считался феноменом…

Однако некоторые черты характера Кхена, мягко говоря, настораживали, а кое-кого заставляли вспомнить о «дворце нирваны». Во-первых, вопиющая нелюдимость и замкнутость. Ни единой попытки завести друга в полку. Кроме того, капитан Дарванг не писал и не получал письма, в его личных вещах не было ничьих фотографий. На вечерах в клубе не танцевал, а стоял где-нибудь под колонной застегнутый на все пуговицы и с отеческой снисходительностью наблюдал за чужим весельем. Даже отпуск тяготил Кхена. Капитан никуда не уезжал с казенной квартиры и либо спал сутки напролет, либо читал книги религиозно-философского содержания. Не отдохнув и половины положенного срока, как правило, просился к самолету…

Но это все было бы еще терпимо и понятно — чужак, горец, сирота, — если бы Кхен не обнаруживал редкостное любвеобилие и душевный пыл, когда дело касалось бомбардировщиков. Точнее — его собственной машины…

Трое любимцев было у Дарванга с начала службы. В первые годы — неуклюжая, как паровоз, «летающая крепость» горьких времен Кхенова детства, когда королевство вело войны с соседями и авиацией подавляло крестьянские бунты. Динозавра в полете обслуживали семь человек: два пилота, штурман, радист, бомбардир, бортинженер — да еще в ангаре возилась вокруг него уйма народу. В качестве ответственного за связь Кхен мог бы и не заниматься чужими обязанностями. И тем не менее благоговейно драил каждый винтик и циферблат. Мало того: посвящал машине написанные в классической форме трехстишия-куонги, к празднику украшал кабину цветами…

Летчики были народ сдержанный, слегка бравировали своим мужским равнодушием: работа как работа, «гробы», «жестянки», еще целоваться с ними… Над юношей посмеивались, даже пробовали стыдить. Дарванг отмалчивался. Лишь кофейными глазами остро сверкал исподлобья. Никто не видел его улыбающимся.

Вторым, более совершенным и «малолюдным» бомбардировщиком лейтенант Дарванг уже командовал, у него появилось двое подчиненных. Когда самолет списали, чудак исчез на три дня, вернулся буквально истощенный горем, стойко выдержал наказание (впрочем, на слишком суровое) и чуть не подал в отставку, узнав о своем назначении на новейший «супер»…

Если теряешь любовь —Даже намек на возможность новойГорше самой потери…

В конце концов Кхена оставили в покое. К нему установилось полунасмешливое-полувосхищенное отношение — божок и шут одновременно… Так сорванцы-одноклассники выделяют тихоню-отличника, который, конечно, с придурью, но парень добрый и «не выдаст».

А последняя, нынешняя машина стала для Кхена, если можно так выразиться, любовью всей жизни. Прежде всего потому, что этим бомбардировщиком, до предела нашпигованным автоматикой, Кхен управлял один. Без товарищей по экипажу с их оскорбительным пренебрежением и шуточками. Он был безраздельным владыкой двух небольших, но изумительно мощных турбин, усиленной бомбовой начинки и стройных ракет под крыльями. Хозяином бустеров, противорадарного слоя, курсового компьютера, системы лазерного наведения и еще многих чудес.

Да что говорить — самолет мог внушить восторг одним внешним видом: иглоклювый красавец с треугольным крылом во всю длину тела, изящный, как белый журавль…

Перевалив острые пики внешнего хребта с вечной синью над сахарной белизной, Кхен снова окунулся в унылое море туч. Снизил машину до самого плато. На каменном острове собирали кукурузу.

Земля здесь не была нарезана лоскутами, ибо принадлежала кооперативу. Вдоль края полз на косолапых гусеницах диковинный плоский трактор величиной с добрую железнодорожную платформу. Сбоку к нему прилепилась явно чужеродная хлипкая кабинка. Верзила волок за собой широченный веер техники; ему явно было достаточно трех ходок, чтобы очистить все плато.

Кхен свернул шею, оглядываясь… Ах, вот оно в чем дело! Ну конечно же, танк! Все очень просто: с тяжелого современного танка сняли башню, ободрали панцирь и… передали обезвреженное чудовище кооперативу!

Того-то и боялся капитан. Потому и слушал, еле сдерживая обморочную тошноту, выкрики растерянного комполка. «День, которому не было подобных в истории»; «Солдаты выполнили свой долг перед человечеством»…

Нет, капитана Дарванга мало беспокоил военный престиж королевства. А также возвышенные соображения, заставившие монарха сначала сказать «и маленькая держава может стать великой», а затем уморить голодом тысячи подданных, приобретая все более дорогие самолеты и танки.