Михаил Михеев - Машка Страница 7

Мне не хотелось опережать события.

Нужно вначале узнать: что собирается делать сам Ненашев…

Я застал его за завтраком.

На столе стояли шпроты, хорошая колбаса, сыр.

В литровой банке на столе было молоко. Машкино молоко!

Ненашев показался вначале несколько расстроенным, я уже было решил, что он отнесся сочувственно к такому активному протесту Машки… Что могло меня научить думать о нем так, как он того заслуживал?..

Ненашев пригласил к столу, я отказался. Подвинул стул к окну, задел случайно под столом пустую бутылку, она покатилась по полу. Я поставил ее обратно, к ножке стола.

Ненашев начал было рассказывать мне о событиях в колхозном стаде, я перебил его:

– Ты серьезно задумал это сделать?

– А что? – он даже удивился вопросу. Нужно же проверить, перейдут ли к теленку Машкины способности. Черт возьми! Ты понимаешь, как это должно быть интересно!

– А Машка?

– Что – Машка?

– Она согласна на такой эксперимент?

Ненашев взглянул на меня, промолчал и полез вилкой в банку со шпротами. Он не торопясь сделал бутерброд, откусил.

– С быком, конечно, я сам виноват, – он вытер губы полотенцем и потянулся за банкой с молоком. – Тут нужно делать по-другому.

– Как это – по-другому?

Ненашев отхлебнул из балки, на губе осталась белая полоска… хорошее молоко, жирное! Я отвернулся и начал смотреть за окно на улицу. На дороге копались куры. В тени под забором лежала свинья, толстое брюхо ее было измазано навозом… Что подразумевал Ненашев под словами: «по-другому»?

– Она еще натворила, – сказал Ненашев. – Санечку чуть на рога не подняла. Хорошо, та успела на крыльцо заскочить, а Машка на ступеньках запнулась. Вот тут я ее и отлупил.

– Как – отлупил?

– Очень просто, палкой. Черешком от лопаты. Здорово вздул… Подлая коровенка!..

Я снова стал смотреть на улицу… Почтового отделения в поселке нет, нужно ехать в село, за пятнадцать километров. Почтовыми делами ведает здесь та же Санечка, по совместительству. Значит, телеграмму в Институт придется посылать самому… Что еще придумал Ненашев? Что-то плохое, иначе бы он мне рассказал…

Стукнула калитка. Ненашев выглянул в окно.

– А, черт! – сказал он.

На крыльце послышалось шарканье подошв о половичок, затем в дверь протиснулся колхозный пастух – я часто встречал его с коровами – красноносый старичок в брезентовом дождевике.

– Что опять? – спросил Ненашев.

– Плохо, – ответил пастух. – Повязку с шеи сорвал, кровь идет.

– Ладно. Приду сейчас.

Пастух вышел.

Я поднялся со стула.

– Ты извини, – сказал Ненашев, – Видишь, какая карусель. А к тебе у меня просьба. Ежели пожелаешь, конечно. Я сегодня Машку накормить не успел. Аппетита у нее не было с утра. Может быть, пройдешься с ней в лесок, на травку. Тебе все равно где гулять, а ее одну я выпускать не решаюсь. Сейчас – тем более. К тебе она хороню относится. Даже спрашивала. Вот только поговорить тебе с ней не удастся. Дешифратор не работает, батареи сели. Санечка обещала сегодня вечером свежие привезти. Да вы и без дешифратора друг друга поймете. Коровам, говорят, тоже свойственно сентиментальное восприятие мира. Родство душ, а?

Без иронии Ненашев не мог.

Он взял с вешалки халат, перекинул через плечо и вышел.

Это были его последние слова. Больше я его не слышал. И не видел. Точнее, увидел еще раз… но лучше было бы тогда на него не смотреть.

Машка находилась под домашним арестом: дверь сарайчика была заложена березовой палкой. Черешком от лопаты. Я выдернул его, прикинул на руке и отбросил прочь.

Очевидно, она уже давно стояла вот так, против дверей, в злом напряженном ожидании, уставив вперед рога. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, у нее не получилось. Тогда, каким-то несвойственным коровам движением, Машка по-собачьи сунулась носом мне между боком и локтем руки и стояла так некоторое время, закрыв глаза. Она вымазала мне весь пиджак. Конечно, я сделал вид, что ничего не заметил.

– Пойдем гулять, Машка!

Она согласно мотнула головой.

Я предложил ей самой выбирать дорогу. Она не пошла через калитку, вероятно, не захотела показываться на улице, а направилась через огород, который выходил на опушку леса. Остановилась перед загородкой, оглянулась на меня. Я выдернул несколько жердей, Машка с трудом протиснулась, зацепилась за торчащий сучок, оставив па нем клочья шерсти, и направилась в лес.

Она шла напрямик, пересекая тропинки, через заросли молодых березок и елок с торчащими, как карандаши, верхушками. Миновала несколько полянок с хорошей – на мой взгляд – травой. Она не останавливалась, а только обернулась несколько раз на ходу, чтобы убедиться, что я от нее не отстаю.

Так мы прошагали километра два. Деревья расступились сразу, и мы оказались на берегу озера, с полкилометра диаметром и, видимо, глубокого, оно было темное посредине и прозрачное у берегов.

Машка спустилась к воде и начала пить.

Она пила долго, потом поднялась на берег, виновато посмотрела на меня и направилась за раскидистые кусты.

Я присел на старую обугленную корягу, видимо, заброшенную сюда весенним разливом. В прозрачной воде гуляли стайки мелких рыбешек; кажется их зовут гольянами – прожорливые, они выжили из озера карасей, съедая их икру; так мне рассказала Липа, когда я попросил ее достать рыбы к обеду.

Машка шумно дохнула у меня за спиной.

– Ты бы поела, Машка, – сказал я.

– Н-иу, – ответила Машка.

Плохо было без дешифратора. Хотя интонации Машкиного «нуканья» менялись, все равно я ничего понять не мог.

Разговора не получилось, но и молчать мне не хотелось тоже.

– Быка ты отделала, это я понимаю. А зачем ты на Санечку набросилась?

Выражение глаз у Машки стало знакомо недобрым.

– Н-ну! – сказала она.

И упрямо мотнула головой, как бы говоря, что не собирается ничего прощать. А мне не хотелось, чтобы Машка утвердилась в своем желании отомстить Санечке за ее так не вовремя поданный Ненашеву совет. Но что я мог ей сказать?

Я вздохнул. Оторвал от коряги кусочек коры, бросил его в воду. Гольяны брызгами кинулись в стороны, тут же вернулись и закружились вокруг коры, сверкая бронзовыми спинками.

Машка вдруг повернулась в сторону леса. Ее пушистые уши задвигались из стороны в сторону, как антенны локатора. Спустя некоторое время и я услышал шорох в лесной чаще. На опушке появилось десятка два коров.

Потом показался и знакомый пастух.

Коровы прошли к озеру пить. Пастух направился к нам.

Машка нервно запереступала ногами.

– Машка! – сказал я.

Она с шумом вздохнула, отошла в сторону, в кусты, сорвала веточку и зажевала, сердито потряхивая головой.