Василий Попов - Голос погибшей планеты Страница 7

Потом мимо пронесся и напавший на меня космолет, похожий на остроносого и горбатого ящера. Это была какая-то доля секунды, но я успел разглядеть синие треугольники на его желтых крыльях и бьющее из дюз алое пламя.

Я знал, меня этому учили, что попасть в мчащийся космолет и лазерным лучом, и из автоматических пушек очень трудно — слишком велика скорость полета, и моего, и противника. Но в боевой карусели бывает одно мгновение, одна точка стремительного полета, когда космолет, набрав высоту, перед тем как броситься вниз, словно зависает в воздухе.

Приборы показали, как космолет, напавший на меня, вышел из пике и снова стал набирать высоту, чтобы обеспечить себе благоприятные условия атаки. Я нацелил оба лазерных излучателя в эту предполагаемую точку. И стал ждать. И нажал кнопки.

Я видел, как белые лучи перерезали космолет моего врага — отхватили у него левое крыло и отделили носовую часть.

Но в тот же момент что-то грохнуло у меня за спиной, мой космолет закружился облетевшим листком, в иллюминаторе замелькали горы, небо, облака, рыжая поверхность пустыни.

«Самонаводящаяся ракета!» — понял я, рывком надвигая прозрачное забрало космошлема и другой рукой нажимая красную кнопку аварийного выброса.

Взрыва патрона я не услышал. Меня так резко швырнуло вверх, что я на мгновение потерял сознание.

Пришел в себя я уже под раскачивающимся парашютом и понял, что катапульта сработала четко. Внизу подо мной расстилалась рыжая, раскаленная пустыня, где ничего и никого не было.

И вот тут-то я понял, что только что летал совсем рядом со смертью. Мне стало страшно. И еще я почувствовал, что задыхаюсь, так как забыл включить систему дыхания гермошлема. Почти не соображая, что делаю, я открыл прозрачное забрало и откинул за спину эластичный гермошлем. И чуть не задохнулся в потоке воздуха, хлынувшего мне в легкие…

Мелкий золотистый песок был мягким и горячим. Я ткнулся в него лицом, потому что кресло пилота, спустившееся вместе со мной, легло набок, на склон огромного бархана. Песок обжег мне щеку, и я, чертыхнувшись, рванул замок ремня, привязывавшего меня к креслу. Замок щелкнул и открылся. Я вскочил на ноги.

Песчаный ожог как будто уничтожил слепой, отчаянный страх, охвативший меня. Мысли сразу стали четкими и ясными. Я знал, что на юго-западе, примерно в ста пятидесяти километрах от меня, находится Багана. Я должен, я обязан дойти до нее, чтобы выяснить, кто же выполнил волю командира Со и высек первую искру атомного пожара? А может быть, отец моей Ва, добродушный толстяк, и ни при чем, может быть, это синие нанесли по моей стране внезапный атомный удар?

А еще меня тревожила судьба Фати и маленькой Нази. Раньше я как-то не думал, люблю ли я эту тихую маленькую женщину и девчушку, похожую на изящную бронзовую статуэтку. Мне просто с ними было хорошо и уютно. А вот теперь меня точило чувство тревоги…

Я проверил свой пистолет, достал из-под сиденья пилотского кресла аварийный мешок — флягу с чаем, маленькую пластмассовую коробку с галетами и колбасой, компас и пачку сигарет. Определившись по компасу, я бодро зашагал на юго-запад.

С каждым шагом песок становился все более рыхлым и горячим. Пустыня напоминала уголок ада, специально оборудованный для грешников-стяжателей. Все кругом было золотым — горы песка, небо, и даже воздух желтый и раскаленный. И кругом — ни клочка тени, ни кустика, ни деревца, только бесконечное море пламенеющих песчаных волн, подернутых легкой извилистой рябью.

Страшная жажда сжигала рот и горло. Язык казался огромным, сухим и жестким, как наждачное точило. Время от времени я смачивал рот глотком теплого чая — только смачивал. Ведь чая было всего пол-литра, а я был обязан дойти до цели!

Становилось все жарче. Мои мысли начинали путаться.

…Я снова видел зловещее, темное облако атомного взрыва. Сотни детских рук — обугленных, жалких, скрюченных — схватили меня за комбинезон и поволокли к огромному костру. Я плакал, молил, пытался вырваться, но ничего не мог сделать. Меня сунули головой в клокочущее пламя.

Боль ожога вернула мне сознание. Я лежал на склоне бархана, уткнувшись лицом в раскаленный песок. Сзади до самого горизонта тянулся извилистый пунктир моих следов. Губы потрескались от жары, рот был шершавым, меня томила страшная жажда.

Не раздумывая, словно в полусне, я отвинтил крышку фляги и большими жадными глотками стал пить чай. Прояснившееся сознание требовало, чтобы я берег этот чай, экономил его, но я не мог оторваться от горлышка фляги. Осушив флягу, я отбросил ее в сторону.

И тут снова вернулось отчаяние. Сто пятьдесят километров отделяло меня от Баганы, сто пятьдесят километров диких, мертвых, раскаленных песков. Конечно, я не смогу их пройти — без воды, под этим безжалостным, раскаленным солнцем. Так зачем же растягивать мучения, если гибель неизбежна!

Я достал пистолет и вложил в рот его теплое, пахнущее машинным маслом дуло….

И тут я услышал, что тишины вокруг меня не было. Отовсюду — из-за барханов, сзади меня, спереди, с боков — несся вкрадчивый, еле слышный шепот тысяч голосов. Я не мог разобрать слов, но ясно улавливал их интонации — печальные и гневные, грустные и требовательные. Эти голоса приказывали мне идти вперед, идти до тех пор, пока во мне не погаснет последняя искра жизни, идти и дойти… Дойти, чтобы спасти от гибели Фати и Нази.

И я поднялся и пошел. Я шел и падал. И опять вставал и шел дальше.

В воспаленном мозгу мелькали бредовые мысли и образы. То я видел перед собой ласковое лицо командира Со. Он смотрел на меня и беззвучно шевелил тонкими губами. Потом вдруг появилась тонкая фигурка Нази. Девочка смотрела большими темными глазами и звала куда-то. А навстречу шла ее мать, Фати, с большой чашей ароматного дымящегося чая. Я жадно тянусь к этому чаю, но никак не могу его взять, руки все время проходят мимо чаши. А Фати смеется своим тихим, грустноватым смехом…

Потом наступило отупение.

На этот раз беспамятство отогнало прикосновение чего-то холодного, влажного, удивительно приятного. Потом прохладная, кисловатая влага потекла в мой иссушенный зноем рот. Я пил ее, захлебываясь и всхлипывая, как ребенок.

Раскрыв глаза, я увидел, что лежу в благостной тени какого-то шатра. Две пары внимательных глаз смотрели на меня. Один из моих спасителей был мужчиной, другой — женщиной. Это были типичные кочевники, дети пустыни, каких я не раз видел на шумных базарах Баганы. Мужчина казался иссушенным неистовым солнцем — костлявый, загорелый, спокойный и невозмутимый, в широкой белой одежде кочевника. Его большие глаза с мудрым спокойствием, бесстрастно смотрели на меня. Подруга кочевника была очень молода, но солнце, ветер, невзгоды уже успели наложить на нее свою печать — лицо ее огрубело, подернулось сетью морщин. И только глаза — прекрасные, бархатистые глаза были совсем юными.