Леонид Панасенко - Садовники Солнца (сборник) Страница 7

И тут меня вызвала Венера.

— Ты знаешь?! — ошалело кричал мой коллега. — Только что получили сообщение с Меркурия! Там та-а-кое происходит… Ты знаешь, эта «бомба» приблизилась к планете на расстояние полутораста километров… да, да, в районе терминатора, и вдруг…

— Знаю, — перебил я его, глядя на свой обзорный экран. — Я знаю, что у них там происходит! У них первый праздник света. Бомба, а точнее — спора, взорвалась. В аспидно-черном небе Меркурия распустился огромный цветок. Бледно-зеленый двулистник, похожий на бабочку. Его эфирные лепестки колеблются, словно не могут удержать более плотные изумрудные вкрапления. Вот, вот, смотрите, они падают. Они посыпались, как дождь. Зеленый дождь на Меркурии! Я не знаю, что вырастет из этих искорок жизни, но всходы будут. Обязательно будут!»

Платов умолк, перевел дыхание.

— Выходит, Янин создавал свои «аксиомы» не только умозрительно, — заметил Антуан.

— Почему же? — удивился Платов. — Именно умозрительно. Он-то и сущность космической споры сначала умом узрел.

— Интересно, — согласился Антуан. — Правда, я не знал, что Янин мыслит и разговаривает в таком романтично-возвышенном стиле.

Платов смутился.

— Не воспринимайте все так буквально, — сказал он. — Моя книга не совсем документальная.

В разлуке Антуан, сколько помнил себя, без четверти десять всегда звонил матери. Всегда, везде, ежедневно. Это стало такой же потребностью, как потребность есть, пить или спать. Иногда они только обменивались пожеланиями доброй ночи, а в иные дни могли говорить по полчаса и больше. Особенно затягивались их беседы, когда мама показывала факсимильную копию какой-нибудь старой книги и спрашивала нечто вроде сегодняшнего:

— Тебе знакомо имя Генри Джеймса, мой мальчик?

Он, конечно, признавался: «Впервые слышу!» — и морщинки на ее лице разглаживались, в глазах зажигался свет.

— Я давно читала о нем, — говорила мама (вот уже сорок лет она работала программистом-библиографом в Национальной библиотеке) — а сегодня раскопала прижизненное издание. Заметь, совершенно случайно.

Антуан рассказал, что завтра встреча с академиком и что в институте буквально преклоняются перед Яниным.

Мама кивнула.

— Как-нибудь ты тоже почитаешь Джеймса. Отдельные его рассказы ну просто великолепны. Кстати, Хемингуэй всем советовал учиться у Джеймса…

— …Тигр такой симпатичный.

— Боже мой, — мама наконец поняла, испуганно охнула: — Тигр? Sauvage?[3]

— Что ты, мамочка. Совсем ручной. Правда, он мне об этом не сказал.

— …Bon nuit.[4]

В комнате отдыха было тихо и уютно. Антуан быстро разделся, лег. Спать не хотелось. Он потянулся к книжной полке (кристаллозаписи Антуан не любил) и сразу же заметил среди новинок два коричневых тома трудов академика. «Его не просто здесь любят, — подумал Антуан, раскрывая первый том. — Его здесь любят последовательно».

Он читал урывками, лишь бы уловить общий смысл:

«К вопросу о панспермии»

…Данный научный спор ввиду его узкой тематики интересует нас только как отправная точка для дальнейших размышлений.

Сущность спора:

В 70-е годы XX века один из основоположников молекулярной биологии лауреат Нобелевской премии профессор Крик опять выдвинул вариант панспермии (жизнь на нашей планете «посеяна» сверхразумными существами). Он заявил, что самозарождение жизни на Земле с научных позиций объяснить невозможно. Основные аргументы: уникальность условий на планете, загадка идентичности для всех живых организмов механизма передачи наследственных признаков через генетический код.

Возражения профессора Шкловского: зачем «создатели» растянули появление разума на миллиарды лет; вариант панспермии по существу не решает вопроса происхождения жизни на Земле, а только переносит его в другое место вселенной.

Объявим теперь наши предпосылки:

Жизнь есть функция материи. Это значит, что она так же вечна, неуничтожима и вездесуща.

Жизнь — функция защитная, так как только живые существа способны противостоять распаду (уменьшению порядка в системе) и энтропии.

Иными словами, жизнь можно определить как реализацию «инстинкта самосохранения» вселенной.

Следовательно:

Степень насыщенности мирового пространства жизнью находится в прямой зависимости от возраста вселенной. Чем больше возраст, тем сильнее «давление» жизни.

Учитывая исключительную трудность спонтанного возникновения жизни, разумно предположить, что природа позаботилась как о способах ее распространения, так и о принципах распределения в мировом пространстве.

Следовательно, прежде всего надо вести речь о витаспермии (земные аналоги — пчела, опыляющая растения; ветер и вода, переносящие семена).

Панспермия, о которой упоминалось, несомненно, есть характерная функция космического разума. Человек уже сейчас, населяя новые планеты, несет туда свою биосферу…»

Глаза у Антуана слипались. Уже засыпая, он подумал: «Однако «аксиомы» академика все же требуют доказательств… Требуют… Раз требуют, значит получат. Главное, что Янин в них верит. Столько веры! Жизнь — вездесуща?!»

— Брат мой, проснись, — сказал густой бас. — Конечно, если дело тебе дороже сна.

Антуан открыл глаза. Ночник едва тлел, однако он сразу узнал маленького лысого человека, склонившегося над его постелью. Лицо у Янина было усталое, помятое, а движения, как ни странно, чрезвычайно энергичные.

— Вставай, брат, будем знакомиться, — густой бас академика не соответствовал его малой фактуре, но это, по-видимому, нисколько не мешало ему повелевать и властвовать, а доброе обращение «брат», успевшее полюбиться всем за последние десять-пятнадцать лет, в устах Янина звучало резко и повелительно — как давно забытые военные команды. — Покажу тебе Гею, пугливых моих покажу. Тебе тоже воевать за них придется — надо злостью запастись.

— Ваши солдаты достойны полководца, — пошутил Антуан, одеваясь. — Все как один уверены в победе.

— Иначе быть не может, — тонкие губы Янина дрогнули в полуулыбке. — Зачем же воевать, если не уверен? Надень, брат, что-нибудь потеплее. У нас голографический проектор на крыше, а там сейчас такие муссоны-пассаты…

На крыше действительно разгуливал холодный ветер. Над головой стыли звезды, а у горизонта, за темным бесформенным пятном леса, помигивали редкие огни Семиреченска.

— Вся трудность в чем? — самого себя спросил академик. Он остановился, посмотрел на Антуана вопрошающе и строго: — А в-том, что наши питомцы — до предела запуганные и несчастные существа. Условия на Гее гораздо суровее тех, в которых наши предки взбирались по лестнице эволюции. У них сейчас пик оледенения. Пугливые все время в бегах. Они гибнут целыми племенами…