Джордж Оруэлл - Взгляд на Путешествия Гулливера Страница 7

Человек, способный проявить интеллектуальную беспристрастность, в состоянии распознать достоинства писателя, с которым глубоко расходится во взглядах, однако наслаждение его творчеством - совсем иное дело. Предположим, что существует такое явление, как искусство хорошее и плохое,- в таком случае и то и другое качества должны быть заложены в самом произведении искусства, конечно, не в отрыве от воспринимающей личности, но независимо от ее расположения духа. Так что с этой точки зрения стихотворение не может казаться хорошим в понедельник и плохим во вторник. Но если вы судите эти стихи по тому душевному, эстетическому отклику, который они у вас вызывают, то такое допущение верно, ведь душевный отклик или эстетическое наслаждение - чисто субъективное состояние, которым нельзя управлять. Читатель - даже с самым развитым эстетическим вкусом - далеко не в каждый момент своего бытия проявляет эстетическое чувство, и чувство это очень легко подавляется. Если вы напуганы или голодны, мучаетесь зубами или морской болезнью, то "Король Лир" кажется вам не лучше "Питера Пэна". Умом вы понимаете, что лучше, но пока что для вас это просто факт, запавший в память, и ощутить достоинства "Лира" вы сможете, только вернувшись в нормальное состояние. И столь же разрушительно, нет, еще более разрушительно, потому что причины этого не сразу осознаются, воздействует неприятие вами политической или моральной позиции автора. Если книга вызывает у вас гнев, если она звучит оскорбительно или внушает тревогу, то, каковы бы ни были ее литературные достоинства, удовольствия она вам не доставит. А если она представляется вам по-настоящему вредным произведением, которое может скверно влиять на читателей, не исключено, что вы постараетесь выработать соответствующую эстетическую установку, позволяющую опровергнуть и художественные ее достоинства. Большая часть нашей современной литературной критики сводится к такому непрестанному лавированию между двумя разными критериями. И все же вполне возможен и противоположный результат: читательское удовольствие побеждает внутреннее сопротивление, притом что вы отлично сознаете свою враждебность идеям автора, книга которого вас так увлекает. Отличный пример - Свифт, писатель со столь неприемлемым для большинства людей взглядом на мир и в то же время столь популярный. Как же это получается: мы терпим, когда нас именуют йэху, будучи твердо уверенными, что никакие мы не йэху?

Недостаточно ответить, что Свифт, конечно, заблуждался, он был сумасшедшим, но он был "хорошим писателем". Верно, что в какой-то незначительной мере литературные достоинства произведения отделимы от его содержания. Есть люди, обладающие врожденным даром слова, подобно тому как есть люди "с точным глазом", который помогает им в играх. Дело здесь заключено главным образом в инстинктивном умении расставлять акценты - в нужный момент и нужной силы. Вот первый пришедший на ум пример: прочтите уже цитированный мною пассаж, начинающийся словами: "В королевстве Трибниа, называемом туземцами Лангден..." Особую силу придает ему финальная фраза: "Это и есть анаграмматический метод". Фраза, строго говоря, ненужная, ибо "анаграмматический метод" только что был подробно описан, но именно издевательская торжественность повтора, когда нам словно слышен голос самого Свифта, изрекающего эти слова, вбивает в сознание всю идиотичность происходящего - последний удар молотка, вогнавшего гвоздь по самую шляпку. Однако же ничто, ни мощная простота свифтовской прозы, ни напор его воображения, благодаря которому картины совершенно невероятных миров оказываются убедительнее и правдоподобнее, чем большая часть исторических исследований, не позволило бы нам наслаждаться чтением Свифта, будь его взгляд на мир истинно

отталкивающим и оскорбительным. Миллионы читателей во многих странах увлекались "Путешествиями Гулливера", в большей или меньшей мере ощущая антигуманистический подтекст книги. И даже до ребенка, читающего Первую и Вторую части просто как приключенческую историю, доходит абсурдность шестидюймовых человечков, претендующих на звание людей. Объяснение, очевидно, кроется в том, что взгляд Свифта на мир не воспринимается как полностью ложный или, точнее, не всегда воспринимается как ложный. Свифт - неизлечимо больной писатель. Он постоянно пребывает в депрессии - состоянии, которое большинство людей испытывает лишь периодически; представим себе, что человеку, страдающему разлитием желчи или еще не оправившемуся от тяжелого гриппа, хватает энергии, чтобы писать книги. Всем знакомо это состояние, и какая-то струнка в нас отзывается, когда мы встречаем его в литературном произведении. Возьмем, например, одно из характерных стихотворений Свифта "Туалетная комната дамы" или в том же духе написанное "На отход ко сну прелестной юной нимфы". Что истинной: точка зрения Свифта, выраженная в этих стихах, или видение Блейка, запечатленное в строке "Божественно ее нагое тело"? Блейк, бесспорно, ближе к правде, но кому не доставит удовольствия зрелище развенчанной подделки фальшивой женской утонченности? Свифт искажает реальность в своих картинах мира, потому что отказывается видеть в нем что-либо, кроме грязи, глупости и пороков, но ведь часть, извлекаемая им из целого, действительно существует, и все мы это знаем, однако предпочитая не касаться подобных тем. Частью своего разума, у нормального человека преобладающей, мы верим в то, что человек благородное животное и жить на этой земле стоит, но есть в каждом из нас некое внутреннее "я", и порою оно в ужасе отшатывается от кошмара существования. Радости и отвращение сплетаются воедино непостижимейшим образом. Тело человеческое прекрасно, но оно может быть уродливым и смешным - в чем легко убедиться в любом плавательном бассейне. Половые органы служат предметом вожделения, но и омерзения; ведь недаром почти во всех языках названия их звучат как непристойные ругательства. Мясо необыкновенно вкусно, но в лавке мясника нас тошнит, да и все, чем мы питаемся, в конечном счете - производное от навоза и мертвечины, двух самых отвратительных для нас вещей на свете. Вышедший из младенческого возраста, но еще сохраняющий свежий взгляд на окружающее ребенок постоянно испытывает не только удивление, но и чувство пугливого отвращения: к соплям и плевкам, к собачьему дерьму на тротуаре, к издыхающей жабе, в которой шевелятся черви, к запаху потных тел взрослых, к безобразию стариков с их голыми черепами и шишковатыми носами. Бесконечно толкуя о всевозможных болезнях, грязи и уродствах, Свифт, по существу, не открывает нам ничего нового, он просто говорит не обо всем. Правдиво описывает он также и поведение человека, особенно в сфере политики, хотя и здесь существуют другие, более важные факторы, которых он признавать не желает. По нашему разумению, и ужас и боль необходимы для продолжения жизни на этой планете, что дает основания пессимистам подобным Свифту задаваться вопросом: "Если ужас и боль неотъемлемы от нашего бытия, как можно надеяться сделать жизнь лучше?" В основе своей это - христианская доктрина минус посулы "мира иного", который, вероятно, меньше владеет душами верующих, чем убежденность, что земная жизнь - юдоль слез, а могила - место упокоения. Я убежден в ошибочности такого взгляда и в том, что он может самым вредным образом влиять на человеческие поступки, но что-то в нас отзывается на него, как отзывается на мрачное звучание заупокойной службы и сладковатый запах мертвого тела в деревенской церкви.