Николай Коротеев - «Мир Приключений» 1977 (№22) Страница 7

— Садитесь, — говорю, — Дердеш-ака.

Присел он на камень — караташ, самый крупный среди камней, а я стою около; голова моя на уровне его груди, и такой он толстый — таких, как я, пятерых надо.

— Вот зачем, сынок, я попросил тебя прийти ко мне. Хочу задать три вопроса. Ответь. Потом расстреляй меня.

— Как это «расстреляй»? — обиделся я, но понял, что маузер в моем рукаве он почувствовал. — Я пришел не расстрелять вас, Дердеш-ака, а поговорить по-хорошему. Идите домой, к жене, воспитывайте детей. Работайте, как и работали раньше. Вы же бедняк. Вас насильно увезли в Кашгарию.

— Никто меня не может простить. Ни шариат не простит, ни советский закон. Ни шариат, ни закон. — Дердеш говорил негромко, глухо, но мне казалось, все ущелье, все урочища долины наполнял его скорбный голос. — Ни шариат, ни закон. Нет мне прощения у людей. Одиннадцать лет я служил басмачам. Они убивали, грабили и жгли. Все видел; и хоть я пальцем не касался их жертв, но и не тронул ни единого басмача. Все видел и ничему не помешал… Кому скажу, что сердце во мне кровью обливалось, когда другие сердца мертвы?

— Есть такой закон, Дердеш-ака. Это советский закон. Разве ты виноват, что тебя украли?

— Я должен был умереть.

— Нет. Вы, Дердеш-ака, должны жить для своих сыновей, работать, как трудятся все дехкане, ради новой жизни без баев. Закон Советской власти — не месть. Он прощает и настоящих басмачей, кто не сразу разобрался, где подлинная правда. Век от века люди существовали по законам шариата и привыкли повиноваться. Меч и плеть, темницы и оковы испокон преследовали бедняков. Теперь у нас, дехкан, есть народная власть, есть оружие. Мы этим оружием изгоним или уничтожим баев, манапов — старейшин рода. И не станем повиноваться муллам и пирам.

— Я не могу простить себя… Ответь мне, сынок, на три вопроса и застрели.

— Ответить — отвечу. Стрелять не буду. Разве вы не хотите вернуться к детям и честно трудиться? Возвращайтесь.

— Ответь мне на первый вопрос, сынок. Зачем дехкан загоняют в колхозы, в кошары, где спят вповалку мужчины и женщины?

— Разве ваша жена, Дердеш-ака, живет в кошаре и спит вповалку с другими мужчинами? Или ваша сестра живет так? А они — колхозницы.

— Разве тебе, сынок, начальнику Советской власти, курбаши большевиков, хотелось встретиться со мной? — тихо спросил Дердеш-мерген.

— Я готов встретиться с каждым, кто хочет вернуться в родной дом, а не разбойничать и грабить.

— Скажи, правда ли, тех, кто сдается, вместе с семьями посылают в Сибирь?

— Сибирь, говорят, большая страна, Дердеш-ака. Однако разве в Сибири живут бывшие басмачи из отряда старшего сына Джаныбека, которые сдались в ущелье Тон-Мурун?

— Значит, правда, ты убил старшего сына Джаныбек-казы?

— Старший сын Джаныбека погиб в ущелье Тон-Мурун, но я его не убивал…

В гостинице не было пиал, и мы пили чай из стаканов. Стакан Абдылды Исабаевича опустел, и я, будучи хозяином, предложил свежего чаю.

— Хоп! — сказал Исабаев.

— А что это за история приключилась в ущелье Тон-Мурун? — спросил я.

— Тон-Мурун в переводе означает «Мерзлый нос». Ущелье расположено высоко-высоко в горах. Там очень холодно зимой. Мороз до сорока градусов доходит. Затворы винтовок приходилось тряпками обертывать. Коснешься металла — кожа обдирается. Масло стынет, стрелять плохо. С коней удила снимали, чтоб не поморозить губы лошадям. На той высоте воздуха не хватает; пройдешь несколько шагов — сердце заходится, кровь из носа идет, из ушей. Гибнет человек.

Вот в январе тридцать первого года наш отряд и встретился там с бандой старшего сына Джаныбека. Шестьдесят человек их было. Нас — тридцать. Неожиданно столкнулись. Схватились за сабли — из ножен не вытащишь. Я маузер из-за пазухи выхватил. А старший сын Джаныбека с лошади соскочил и побежал к камням, хотел спрятаться там, отстреливаться. Но не добежал. Сердце не выдержало. Остальные сдались.

— Почему? — спросил я. — Ведь их было вдвое больше.

— А почему Дердеш-мерген пришел? Верили и не верили басмачи своим курбаши, будто кызыл-аскеры, красные бойцы, — звери. Курбаши нет — погонялки нет. Ты не в Кашгарии, а на своей родной земле, против тебя стоят такие же бедняки, как ты, но которые баев выгнали. А кто такие баи, рядовые басмачи знали и долги свои неоплатные знали. Избавиться от баев — избавиться от долгов, свободным быть.

Это сейчас трудно понять и еще труднее объяснить. Нам, старикам, видно очень хорошо, какие огромные сдвиги произошли в сознании молодых людей, да и в нашем тоже. Кто сейчас из молодых может хоть на минуту себе представить, что какой-то человек, имеющий много денег, может перекрыть воду и не пустить ее на поля? Кто может представить, что огромное поле принадлежит одному человеку, а другие растят и убирают хлопок только за еду, за лепешку и шурпу?

В ущелье тогда друг против друга стояли братья, родственники. Одни хотели сами быть хозяевами своей судьбы, другие шли на поводу у старых понятий и представлений: защищали своих врагов — баев. Не будь у баев этих обманутых — не смогли бы баи быть баями. А когда обманутые поняли, что их обманули, исчезли и баи и родовые старейшины.

И еще — люди хотели жить. Не в изгнании — у себя дома, в своей стране, на родной земле, а не скитаться в чужом мире, где все чуждо. Я не говорю об отпетых. Их было мало: одни хотели вернуть награбленное у народа добро, другие так привыкли жить разбоем и грабежом, что уж об ином и не думали…

Абдылда Исабаевич закурил.

Теперь я четко понижал, что, хотя Исабаев и говорил «я», рассказывал не только о себе, но и с своих товарищах, которые и жили и действовали так же, как и он сам. Для Абдылды Исабаевича кузнец Дердеш-мерген был лишь одним из очень многих людей, с которыми его сталкивала судьба, служба.

— Поверил вам тогда Дердеш? Или сомневался? — спросил я Исабаева.

— Раз он пришел на встречу со мной — значит, уже верил. Впрочем, — Исабаев глубоко затянулся, — думаю, грози ему расстрел, он все-таки пришел бы.

— Почему? — я не удержался от вопроса.

— Не слухи — точные сведения доходили до ушедших за баями дехкан, что Советская власть не мстит обманутым, боровшимся против нее, если те складывали оружие. Другая причина — тоска по родине, которая не покидает человека ни днем, ни ночью. Но и при солнце и при луне на своей земле басмач был не только чужаком, а врагом, человеком вне закона. И как все это мог снести киргиз, увидевший свою жену и своих сыновей? Сыновей, выросших без него, потому что его украли!.. Знал, видимо, Дердеш-мерген, что не убивал я старшего сына Джаныбека. И третий вопрос, который задал мне Дердеш, был такой: