Василий Щепетнёв - Лето сухих гроз Страница 7

Из вежливости следователь не торопил нас, но видно было его нетерпение. Он походил на фокстерьера у норы, охваченного ожиданием предстоящей схватки.

Мы одолели оставшиеся ступени, — признаться, на сей раз я пренебрег счетом, — и, обогнув замок, подошли к «номерам».

У входа нас нагнал полковник.

— Знакомьтесь, — я представил его следователю.

— О принце Александре нет известий? — следователь стремительно вцепился в Гаусгоффера.

— Нет, и это тревожит.

— Вы ночью… не слышали ничего необычного?

— Нет. Я сплю крепко.

— А Константин Фадеев? Он всю ночь провел в доме?

— Вероятно. Пришел он минут двадцать после меня. Мы выпили по бокалу вина в гостиной и разошлись.

— Вы слышали, он лег спать?

— Помилуйте, каким образом? Даже если Константин печатал на машинке, стоило ему плотно закрыть дверь, как треск проклятого механизма пропадал напрочь. Это отлично построенный дом, превосходно!

— Печатал на машинке?

— Ну да. Он признался, что пробует себя в литературе, да еще студенческая работа — рефераты…

— Замечательно, — нетерпение следователя гнало его дальше. — Вы не покажете комнату господина Фадеева?

По лестнице, покрытой ковровой дорожкой, — не такой роскошной, как в «Уютном», — мы поднялись на второй этаж. Следователь постучал — громче, громче и громче.

— Не отвечает.

— Дверь не заперта, — Холмс потянул ее на себя.

Можете назвать это предчувствием, можете — дедуктивным выводом, но то, что я увидел, меня не удивило. Похоже, каждый был к этому готов, кроме, может быть, полковника.

Пока я поддерживал тело за ноги, следователь поставил опрокинутый стул, влез на него и ножом перерезал веревку у крюка люстры.

Я ослабил петлю и освободил шею.

Тело было еще теплым, но это уже было именно тело, а не Константин.

— Доктор, можно что-нибудь сделать? — без надежды спросил следователь.

Я покачал головой.

— Он мертв не менее получаса. Скажем так: от двадцати минут до получаса.

— Самоубийство?

— Борозда удавления показывает, что он был жив, когда затягивалась петля. Но… — я колебался.

— Что, Ватсон? — глаза Холмса блестели, старая ищейка чуяла след.

Я потрогал голову Константина.

— Определенно, имел место ушиб. Он ударился, или его ударили, довольно основательно. Череп не проломили, но оглушить могли.

— Ага, ага… — следователь отчаянно тер подбородок, — ага… — он прошелся по комнате и остановился у стола. — Ну конечно. Это все решает. Вот оно, признание студента.

— Признание? — полковник Гаусгоффер оправился от неожиданности.

Мы подошли к следователю. На письменном столе стояли рядышком два «ремингтона». Один — с обычным шрифтом, другой, похоже, с кириллицей. Рядом с пишущими машинками лежали листы бумаги.

«Мистер Холмс, — напечатано было на одном, — я совершил непоправимое. Узнав о связи принца Александра и Лизы, я убил обоих. Сейчас, когда гнев оставил меня, я понял безумие поступка. Жить с этим невозможно. Прощайте».

— Какой ужас! — полковник, военный человек, был потрясен.

— Все указывало на это, — следователь обращался прежде всего к Холмсу. — Молодой человек, студент, возвращается после длительной отлучки и узнает, что девушка ему неверна — так это или нет — неважно. В припадке гнева он убивает ее, выбрасывает из окна башни — дело происходит ночью во время опытов принца. Затем безумный ревнивец опускается в нижнюю лабораторию, и та же участь постигает принца Александра. В борьбе с ним убийца получает удар по голове. Потайным ходом он выносит тело и топит в реке, украв для этого лодку. Состояние аффекта проходит, утром он видит убитую им девушку, страх и раскаяние охватывают его, и студент вешается. Вы согласны с такой версией, мистер Холмс?

— Звучит убедительно, — смиренно согласился Холмс.

Следователь полистал другие бумаги на столе.

— Литературные опусы. О! Мистер Холмс, доктор Ватсон, он писал о вас, — с этими словами следователь поднял один из листков. Что-то скатилось с него и со стуком упало на паркет.

— Недурно, — следователь поднял предмет. — Такой бриллиант у студента? Скорее, это… — он замолк, но сдержаться не смог, — скорее, это подарок принца девушке. Залог, знаете ли, чувств. Надо будет спросить Петра Александровича, не знаком ли ему сей перстень.

Мы с Холмсом переглянулись. Пропажа драгоценностей!

— Мне предстоит тяжелая обязанность — уведомить о случившемся семью принца. Мистер Холмс, вы не составите мне компанию?

— Заслуга в столь быстром и энергичном расследовании целиком принадлежит вам, — поклонился Холмс. — Я лучше воздержусь.

— Я пойду с вами, — вызвался полковник.

Из окна мы видели, как они шли к замку.

— Быстро, Ватсон, быстро! Зарядите в машинку чистый лист!

— Зачем, Холмс?

— Быстрее!

Я повиновался.

— Печатайте, — он продиктовал текст, несколько строк. — А теперь дайте сюда! — он сложил лист вчетверо и спрятал в карман. — Вернемся к себе.

В недоумении я шел за Холмсом.

— Задайте себе вопрос, Ватсон, почему письмо написано не от руки, а на «ремингтоне», по-английски, а не на родном Константину языке?

— Потому, что адресовано вам.

— Именно, Ватсон, именно! Адресовано мне! Вы уловили суть!

Трапезничали мы в «Уютном» — произошедшие события отменили общий обед. Холмс, не переставая, курил, а я отдыхал в удобном кресле, положив ноги на скамеечку.

Следователь заскочил поделиться новостями. Покрасоваться.

— Видите, мистер Холмс, и мы в наших палестинах не лаптем щи хлебаем. Кое-что умеем. Но какой удар семье! Полковник Гаусгоффер готовится уезжать. Семье требуется покой.

— Он уезжает? Когда?

— Прямо сейчас. Уже переносят в коляску багаж.

Холмс достал из кармана лист бумаги.

— Это я нашел под дверью своей комнаты. Послание Константина.

Следователь развернул лист и начал читать вслух:

«Мистер Холмс! Пытаясь отвести от себя подозрения и запутать следствие, я спрятал драгоценности среди вещей полковника Гаусгоффера. Сейчас, когда я решил, что не стоит жить после содеянного, мне бы не хотелось бросать тень на честного человека.

Он перечитал второй раз, молча, затем обратился к Холмсу:

— И вы только сейчас показываете мне это письмо?

— Я поднялся в свою комнату буквально десять минут назад. Нашел письмо. Решил подумать.

— Нужно спешить, — следователь решил не сердиться. Англичане — что с них возьмешь!