Сэмюель Дилэни - Хомо Аструм Страница 7

Когда он сказал это, мне вспомнились три эпизода моей жизни.

Первый:

Я стоял у перил набережной Восточной Реки — руины за моей спиной некогда были городом Нью-Йорком. Была полночь, и я смотрел на подсвеченного дракона — Манхэттенский мост, повисший над водой. За мостом сверкали огни индустриального района — туманного Бруклина. Тускло светились овалы ночных фонарей за моей спиной. Их неестественный, мертвенный свет выбелил игровую площадку и большую часть Ходсон-стрит. Отблески на воде напоминали изломанную фольгу. А над головой раскинулось ночное небо.

Оно было не черным, а мертвенно-розовым, без звезд. Сверкающий мир людей превратил небо в крышу, которая, казалось, должна была вот-вот обрушиться. От этого мне хотелось кричать... А на следующую ночь я оказался в двадцати семи световых годах от Солнца, совершив свой первый межзвездный бросок.

Второй:

После года отсутствия я вернулся домой повидать маму.

Мне что-то понадобилось, и я заглянул в кладовку. И тут странное сооружение из пластиковых ремней и пряжек упало мне на голову.

— Что это, мам?

Она улыбнулась. Во взгляде ее читалась ностальгия.

— Это твоя упряжь, Вими. Твой первый отец и я брали тебя с собой на пикники в Медвежьи горы. Мы клали тебя в это сооружение и привязывали к дереву. Веревка была десяти футов длиной, так, чтобы ты не испугался высоты...

Остальной части рассказа матери я не слышал, потому что неожиданно меня затопила волна ужаса. Я представил себя висящим на дереве в этом сооружении.

Ладно.

Когда я приехал к матери, мне было двадцать и я только вступил в одну прекрасную полисемью на Сигме. Я гордился тем, что стал отцом троих малышей и ожидал еще парочку.

В нашей полисемье было сто шестьдесят три человека, и нам отдали все побережье, девять миль джунглей и склон горы...

А в тот миг мне представилось, что где-то там в джунглях в такой же упряжи привязан к дереву Энтони. Он висит и раскачивается, пытаясь поймать птицу, жука или солнечный зайчик... на веревке в десять футов длиной...

Обычно я надевал одежду, только когда отправлялся на работу, а дома (на Земле) вынужден был носить ее непрерывно. Я хотел как можно поскорее удрать из невероятного места, где вырос, называемого квартирой, убежать от этих жен, мужей, детей — от цивилизации. Все это казалось мне слишком ужасным.

Третий:

После того как я оставил свою полисемью — бежал от них, вина и смущение мои были безмерны. До сих пор раз в месяц я вижу во сне кошмары и просыпаюсь с криком. Часто думаю о том, что случилось с детьми, хотя и знаю, что для групповой семьи потеря одного, двух, трех родителей не слишком сильная травма...

До сих пор удивляюсь, как мне удалось избежать ошибки моих родителей и я не стал надеяться на то, что и мое потомство станет всегда поступать правильно или, еще хуже того, превратится в детей, о которых иногда можно прочитать в газетах (юных гениях, вроде Ратлита, хотя я о нем в газетах никогда не читал). Но меня постоянно мучает ужасное подозрение, что, как бы я ни старался, мои дети повторят многие из моих ошибок...

Так или иначе, я оказался на корабле, который отвез меня к Звездной Яме. И я заговорил с золотистой — обычной милой девушкой. Мы беседовали про вне— и внутригалактические двигатели. Она была потрясена обширностью моих знаний. На меня произвело впечатление то, что она с легкостью пользуется этими двигателями, а знает о них так мало. Выглядела она очень женственно — а я? Здоровяк ростом шесть футов четыре дюйма, весом двести десять фунтов. Механик-ремонтник с обломанными, грязными ногтями. А она? Стройная дама с янтарными глазами. С обзорной палубы мы наблюдали за громадным таинственным диском Пересадочной Станции.

Потом она повернулась ко мне и спросила. В голосе ее не было ни капли насмешки:

— А отправиться дальше ты не можешь, ведь так?

Тогда я испугался и не стал отвечать, потому что знал ответ.

— Знаю, о чем вы думаете, — неожиданно заявил Ратлит. До этого мы несколько минут просидели молча, и я слишком глубоко задумался. В таком состоянии я мог, не замечая, наболтать ему невесть что. — Мне-то все давно ясно... Я тоже чувствую себя словно в западне!

Я засмеялся, и Ратлит показался мне совсем зеленым и глупым.

— Пойдем, — предложил он мне. — Давай-ка прогуляемся.

— Конечно.

Он встал. Ветер растрепал его волосы.

— Хочу прогуляться, заглянуть к Алегре.

— Только ненадолго. Я хочу пораньше лечь спать.

— Интересно, что Алегра думает обо всех этих делах? Мне нравится болтать с ней, — задумчиво произнес он. — Она не подавляет, но ее жизненный опыт много больше, чем ваш. И она имеет на все свою точку зрения. К тому же она старше меня.

В этом весь Ратлит. Алегре-то было всего пятнадцать.

— Я не думаю, что существо, попавшее «в западню», заинтересует ее, — заметил я. — Если только она не захочет преподнести тебе урок.

Ратлит считал, что мне есть чему поучиться у Алегры.

В мою молодость дети начинали принимать наркотики лет с десяти. Алегра с самого рождения принимала триста миллиграммов в день, привыкнув к странному наркотику — комбинации психоделических элементов и сильных галлюциногенов. Она перемежала их с сильным подавителем. Я мог только посочувствовать. Мать Алегры была наркоманкой, и наркотики попадали в зародыш, проходя вместе с кровяной плазмой через стенки матки. Так что Алегра с самого рождения нуждалась в наркотической подпитке. Зато она оказалась выдающимся передающим телепатом. Она запомнила ужасы своего рождения, великолепие мира новорожденного — галлюцинации, созданные докторами. Ведь ей с самого рождения давали наркотики. И с тех пор она продолжала принимать их и с помощью своих способностей превратила свое жилище в удивительную психоделическую вселенную.

Однажды я спросил Алегру, когда она впервые услышала про золотистых. И тогда она рассказала мне ужасную историю.

Многие золотистые возвращались с Тибера — сорок четыре в почти невменяемом состоянии. Видимо, там существовал некий пространственный поток, плохо влияющий на людей, а душевное состояние золотистых вещь и вовсе очень деликатная. Так вот, одно межзвездное правительство, которому поручили спонсировать вывоз микрохирургического оборудования с Тибера, защищая свои интересы, наняли Алегру, когда ей было всего восемь лет, как терапевта-психиатра.

— Я конкретизировала фантазии больных золотистых и помогала им избавиться от этих мыслей. За какую-нибудь пару часов они приходили в себя. А ведь некоторые из них были совершенно сумасшедшими, когда их приводили ко мне.