Филип Фармер - Пир потаенный [ Пир потаенный. Повелитель деревьев] Страница 7

Когда я пришел в себя, то понял, что мой слух частично восстановился. Обоняние было таким же острым, как всегда, то есть гораздо острее, чем у обычного человека, хотя и уступало обонянию охотничьей собаки. (Причины этого я изложил в первом томе, приложение к которому содержит в себе объяснение мутации моих хромосом Y-Y.)

Кисло-острый, будто лезвие кинжала, запах забивал все остальные. Это был запах пороха. Булавочными уколами давал о себе знать запах пищи, разбросанной повсюду. Пахло также штукатуркой и в щепы разбитым деревом. И почти неощутимо, на самом пределе возможностей, чувствовался запах человеческого пота и собаки.

Я открыл глаза. Солнце стояло в зените, и его луч добрался до меня сквозь узкую брешь в стене. Я был чернее негра от покрывавшей меня копоти, пыли и грязи. Контейнеры, хранившие воду, лопнули, и их содержимое разлилось по всему убежищу, покрыв его пол тонким слоем грязи. Повсюду валялись искореженные коробки консервов. Вероятно, по ним прошлась очередь из пулемета или снаряд, срикошетировав от внутренней стены, взорвался в самой их гуще, разбросав их и их содержимое по всему помещению. Оружие было погребено под кучей земли и обрушившейся штукатурки. В самую вершину кучи грязи воткнулся охотничий нож. Это был тот самый нож, который я нашел у скелета моего погибшего дяди.

Мне было десять лет, и я сумел открыть прогнившую дверь и проникнуть внутрь построенной им когда-то хижины. Весь пол ее был усеян костями. Обезьяны, которые ворвались в эту хижину десять лет назад, устроили здесь кровавое пиршество, пожирая тела моей матери и дяди. Затем они удалились, захватив с собой их руки и ноги. Этот нож-кинжал хорошо послужил мне в свое время, и от частой заточки он стал прямым и тонким, как стилет. Но я все равно продолжал дорожить им и всегда держал его поблизости в своей спальной комнате, хотя и не пользовался им уже в течение долгого времени. Вероятно, взрывом его сбросило сюда сквозь щель в полу спальни, которую потом засыпало щебнем.

Этот нож, в данной ситуации, показался мне даром небесным. Увидев его, я почувствовал себя гораздо уверенней, несмотря на боль, разрывающую изнутри мою голову.

Я дико хотел пить. Собрав немного грязи пожиже, я смочил ею рот. Затем собрал то немногое, что оставалось на дне вскрытых консервных банок и чуть-чуть перекусил. После этого я сгреб весь мусор и землю, рухнувшие на меня с потолка, в одну большую кучу в противоположном от запасного выхода углу и спрятался за ней, предварительно уничтожив все следы на полу. Потекли часы ожидания. Мой нюх становился все острее. Я слышал ритмичный рокот барабана, крики, возгласы и взрывы смеха. Затем издалека потянулся запах чего-то спиртного. Совсем рядом раздалось испуганное мычанье коровы, и вскоре в ноздри ударил пьянящий запах свежей крови. Через некоторое время в воздухе запахло дымом костра и подгорающего на огне мяса.

Прошло еще некоторое время, и я услышал чьи-то приближающиеся шаги. Кто-то решил покопаться в обломках здания. Люди переговаривались между собой на языке ажикуйюс. Я представил, как они всматриваются в темноту провала в полу моей спальни. Один из них предлагал спуститься вниз и посмотреть, что это такое и нет ли там чего-нибудь интересного для них. Другой настаивал на том, чтобы бросить туда гранату и потом посмотреть, что из этого выйдет. Я сидел, весь обратившись в слух.

Теперь они заговорили тише. В конце концов они согласились на том, чтобы прийти сюда позже, ночью, так, чтобы никто не знал, и спуститься в эту дыру. Может быть, этот англичанин спрятал там свои деньги или даже золото, которого, рассказывают, у него было огромное количество.

Темнело. Звуки барабанов, крики и топанье босоногих танцовщиков становились все яростнее и сильнее. В холодном бледном свете луны, заливающем темные джунгли, рухнувшие перепутанные балки и стропила крыши, уцелевшие от огня и видимые через зияющее отверстие в потолке, казались скелетом неведомого чудовища. Я встал, потянулся и сделал несколько разминочных движений, возвращая мускулам тела всю их гибкость и эластичность. Потом я открыл маленькую дверь.

Она была придавлена снаружи обломками, но сквозь образовавшуюся щель я мог хорошо видеть все, что происходило перед ней. Темные силуэты скакали и прыгали перед ярким пламенем костров, периодически прикладываясь к горлышкам бутылок, украденных из моего запаса. Потом они бросали пустые бутылки вверх и пытались попасть в них, стреляя из ружей. Те, что еще не ходили обнаженными, были одеты в форму кенийской армии. В толпе я узнал также некоторое число людей из моего племени, в основном юношей и подростков.

Рядом с самым близким ко мне костром, метрах в двадцати, трое мужчин крепко держали мою собаку, немецкую овчарку, которую я звал Эстой. Забу, молодой воин из племени бандили, вся одежда которого состояла из плюмажа со страусиными перьями (который, по закону его племени, он не имел права носить), стоял согнувшись над задней частью туловища собаки. Его бедра быстро ходили взад и вперед, а солдаты и остальные бандили, образовавшие кружок вокруг него, смеялись и сопровождали каждое движение его таза ритмичным хлопаньем в ладоши.

Бедное животное выло не своим голосом и бешено сопротивлялось, пытаясь вырваться из держащих ее рук.

Забу был вожаком молодежи всех лежащих поблизости деревень. Он ненавидел белых вообще, и среди них больше всех — меня. Обычно я не считаю необходимым отстаивать мою точку зрения или правильность моих убеждений, но я сделал исключение для молодых расистов моего собственного племени. Я пытался объяснить им, что цвет моей кожи не имеет никакого значения. Я не был таким, как другие люди, будь они белыми или черными. Так как я вырос среди обезьян, у меня не было никаких предрассудков или социальных рефлексов, связанных с цветом кожи человека.

И потом, я, в отличие от большинства белых, никогда не эксплуатировал негров. По правде говоря, бандили тоже не имели причин жаловаться на белых, какими бы те ни были. Я всегда активно вмешивался, не позволяя белым приобретать участки и селиться на этой довольно обширной территории, принадлежащей людям моего племени. Столь же постоянно я лишал людям из племени ажикуйюс изгнать с этих земель бандили. Я истратил кучу денег, равную солидному состоянию, чтобы открыть здесь школы, пригласить и оплачивать груд квалифицированных педагогов. Я посылал юных бандили, мальчиков и девочек, продолжать их занятия в лучших университетах Европы, в Англию и даже в Соединенные Штаты.

Но для Забу и его приятелей это ничего не значило и ничего не меняло в их отношении к белым. Я был белым. Им было нужно только одно: чтобы я ушел, исчез.