Ана Дао - Дезавуация Страница 7

— Пойдем, познакомлю тебя с еврофорточкой, друг… — едва только Гоголь подвел Гольцова к багажнику, как из парадной двери второго этажа на широкую мраморную лестницу, ярко освещенную круглыми фонарями, вышли две высокие темноволосые девушки в златотканых шальварах и пурпурных, расшитых дорогими камнями жилеточках. Улыбаясь и восхитительно пританцовывая, девушки стали спускаться к рокерской команде…

«Вот так контраст! — полыхнуло в сознании Северина Олеговича. — Из какой же они сказки?».

Абзац, Хорохор и Гримасник вытащили из внутренних карманов своих кожаных курток маленькие флейты и, раскачиваясь из стороны в сторону и медленно кружась, сопроводили дефиле подруг-красоток игриво-протяжной мелодией, подобие которой Гольцов бы точно затруднился найти даже на этнофестах.

Курвиц протянул руки, держа в каждой из них по своей книжке. Девушки подошли к блистательному поэту. Курвиц махнул книжками перед собой, и они в ту же секунду превратились в великолепные бархатно-алые перьевые веера… Веера были вручены девушкам с изящным средневековым поклоном.

— Ну, вы как факиры, ей-богу! — вырвалось у Гольцова громкое удивление.

Курвиц повернулся к гостю.

— Молния и Карина, радости наши, вот хочу вам представить русского поэта Северина Гольцова, коего мы благополучно выкрали сегодня из чуждого ему зиндана ханжества и притворства… Возрадуемся свободе нашего гостя и его великому будущему!

— Ника дэвайята! Ника дэвайята! — воскликнули девушки хором. — Мы ждали вас, мы знали, что все завершится правильным выбором. Браво, Курвиц! Идемте же в дом, будем пировать!

Гоголь открыл наконец багажник «Пегаса» и вытащил из него прямоугольную рамку, чистую имитацию багета для картин, с той лишь разницей, что у «форточки» были необычные ножки, похожие на большие вакуумные присоски, и весила она явно больше своей деревянной родственницы. Северин Олегович пожал плечами, гак и не поняв всего юмора и того, что вызвало смех его новых странных сотоварищей и автолихачей вечернего Канделябринска.

— Хочу водки, — сказал Северин Олегович усмеха-

ющемуся Гоголю, надевшему рамку форточки себе на плечо.

— Хлеб-соль! — кивнул Гоголь, сменив иронию во взгляде своих лучезарных глаз на что-то, чему и названия не было: монолитно-цельное и многолико-сострадальное.

— Вот такое, значит, у вас печальное застолье… — консгатировал Северин Олегович, присаживаясь на одинокий стул, стоящий у длинного, застеленного красной

скатертью стола. — А ваши места где будут?

— Наши с нашей стороны, — сказал Курвиц и водрузил на стол тяжелый стоячий багет форточки.

Кожаные рокеры, флейтисты, острословы, лихачи, факиры и просто очень странные парни, внимательные и заботливые к своим красавицам-девушкам, сели с противоположной стороны стола.

— Что будем заказывать, Север? — Курвиц махнул рукой на форточку. — Банкуй, сегодня все твои желания для нас почетная миссия…

— Эх! — Северин Олегович вытащил из кармана пачку дорогих ароматизированных сигарет. — Пойду-ка

я лучше покурю на балкон покамест… А вы сами чего-нибудь поставьте на пол, раз уж обещались. А где у вас тут дверь на балкон?

— В соседней комнате, слева, — подсказал Гримасник и почему-то хмыкнул, оценив озадаченные липа друзей.

— Не хотите взять с собой флейту? — неожиданно вопросил Хорохор и тоже почему-то хмыкнул.

— На флейтах я не мастак, — ответил Гольцов.

Встал со стула и, закусив фильтр сигареты зубами, щерясь при этом на манер Жан-Поля Бельмондо, подкурил. Эффектно выпустив колечко дыма, отправился в соседнюю комнату. В соседней комнате оказалась биллиардная и библиотека. «Хорошее соседство, — подумал Северин Олегович, — надо будет им непременно предложить погонять шары. Давно я в руках кий не держал. А так, между прочим, наша древняя исконная русская игра…» — и вышел на балкон…

Затянулся сигаретой, прищурился и чуть не упал…

Бархатной перламутрово-алой каймой под светом трех лун светился, уходя к горизонту по немыслимой дуге, песчаный пляж. Темно-аметистовый океан накатывал на идеальный, словно расписанный по лекалам берег, пенный вал формировался далеко от линии прибоя, вытягивая линзу из гигантского тела волны, он казался неистовым в порыве и разрушительной силе, но, надвигаясь на сушу, словно расчесанный незримыми подводными рифами, мягко выстилался по алому песку к ногам… Да, к ногам чудесных обнаженных купальщиц — дев, от которых невозможно было отвести глаз. В свете трех лун их тела казались феерией форм неумолимого соблазна… Северину Олеговичу захотелось к ним побежать сейчас же, ловить, ласкать, целовать… Безумный магнетизм встрепенул все его поэтико-эротические фибры, и по их тонким ветвистым капиллярчикам побежала вселенская дрожь и смута…

Где он, Боги? Куда он вышел покурить? Это вам не канделябринские бухточки! Это вам такие цветочки, Северин Круарх-Гольцов, что вам их вовек не собрать… Сон? Неужели здесь, прямо сейчас на несуществующем балконе в ясном существующем сознании? Или тоже уже не существующем? Может, он в реанимации, под анестезией калипсола, и эти три луны — просто свет от операционных ламп, а эти девы — ассистентки? Но почему их так много? И все в чем мать родила… Только бывшему и больному военврачу могли прийти в голову такие аналогии! Окстись, Гольцов, они живые и они божественны! Беги к ним!

Северин Олегович с воплем отвернулся от картины очаровавшего его безумия, зажмурился и, сделав два шага, толкнул пространство там, где, по всем расчетам, должна была находиться балконная дверь.

— Хочу водки! — повторил Гольцов измученным голосом…

И вышел к пиршественному столу…

Курвиц, само радушие, усадил гостя к утешительным изысканным яствам.

Гольцов набросился на еду и выпивку. Компания поддерживала ветерана-поэта не менее заметным аппетитом и чуть более остроумными речами. На пятом тосте в честь бессмертной музы поэзии, предложенной Гоголем, Северин Олегович взволновался.

— Кстати, Глеб, а где же ваша третья девушка? Карина и Молния с нами, а кто же еще прячется в замке?

— Ее зовут Газель, — спокойно объяснил Курвиц, подкидывая в рот ядрышки соленого миндаля. — Она тихая, любит посидеть за компьютером, помечтать… Ну если ты хочешь, я позову ее…

— Позови…

Курвиц замер на секунду, подняв указательный палец.

— Сейчас она спустится…

— Тогда за музу поэзии! — Северин Олегович поднят полнехонький добротный граненый стаканчик, не иначе как из трактирного прошлого великой родины, браво и весело одним залпом выпил жгучее содержимое.