Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного) Страница 7

Маму спасало то, что при всем своем упрямстве, вертлявости, вредности и прочих прелестях подрастающего поколения, Катька отличалась неуемной болтливостью, из-за чего терпения держать крепко зажатым рот, отворачиваясь от громадной, по ее разумению, ложки с самой противной в мире кашей, хватало ровно настолько, насколько ей в голову приходила очередная шальная мысль, нерассказанная новость или анекдот. Ребенок открывал рот, мама мудро давала ей высказать основное содержание, а когда начинались второстепенные подробности, затыкала его кашей.

- А вот еще анекдот мне его Ленка рассказала она от родителей услышала ну не то чтобы услышала просто случайно зашла домой после школы а я ее как раз на плацу ждала ты ведь помнишь нам нужно было воробья в тетрадь наблюдений зарисовать а на помойке ой на плацу они самые смирные и толстые и приходит мужик к сексопатологу это такой врач который трахаться учит мама фы фафа фахие фяки флафы фуфаеф тьфу и говорит доктор я наверное лесбиян ну это тети такие которым мужчины не нужны а доктор и спрашивает почему это он так фефил а фоф фефу фу фак фофук фофко фафифых фуфин а мне тянет на женщин тут подъехал автобус а мальчишки дураки такие считают что кто в автобус последний зашел тот дурак ранец у меня и расстегнулся а там кислота какая-то была фа фаме фе фифки фофофтифа фа фы фемя совсем не слушаете тьфу какая же гадость эта ваша каша а помнится я кушала в шикарных ресторанах и мне нравились грибы кокот и стерлядь а вот икру я не люблю...

Каша незаметно кончилась и начались мучения с молоком. Здесь Слава был с Катькой внутренне солидарен - большей гадости трудно найти. Молоко разбавлялось водой где-то один к десяти и не в пользу молока. После такого пойла можно было не мыть бутылку, но свое мнение из сомнительных педагогических целей Слава держал при себе. Допив кофе и желая прекратить пытку молоком, перешедшую все мыслимые рамки, фонтанируя на клеенку и окно, Слава спросил свое запотевшее изображение:

- Может быть, мне спеть вам?

- Дава-а-а-а-ай-ай-ай-ай!!! - заорала Катька, мама укоризненно на него посмотрела, а он пошел за гитарой, вытирая лицо рукавом халата. Молоко действительно было дрянью.

Со вчерашнего дня на гитаре накопился умопомрачительный слой пыли, скрывшей в своей мутной глубине исцарапанную темную лаковую поверхность и богатую подборку страшненьких немецких девушек, похожих на истощенных обезьянок. Не найдя ничего подходящего в пределах досягаемости, Слава обтер пыль об желтое покрывало дивана, задумчиво поглядел на оставшиеся на синтетическом меху безобразные грязные полосы, морщась стряхнул их на пол все еще шершавой и влажной рукой, обшлагом халата тщательно, до блеска отполировал гриф, побренчал нечто легкомысленное и абсолютно немузыкальное, и вернулся на кухню. Там установилось относительное перемирие - Катька пыталась отодвинуть от себя тяжелый стол, извиваясь как пиявка, а мама сидела напротив и, навалившись на столешницу, задумчиво глядела на дочь.

Слава сел на свободный стул в торце, спиной к старой плите, давно используемой не по назначению, а лишь как оригинальный шкаф для посуды. Левый локоть его упирался в раковину и даже немного подмокал от воды, текущей на грязные тарелки и чашки, разбрызгиваясь во все стороны. Шкаф, расположенный по правую руку, на самой верхней полке которого таились от вездесущей Катьки коробки конфет и печенья, особо не мешал, но и не давал простора для рок-н-рольского "драйва" с тряской головой, прыжками, эквилибристикой инструментом и прочими примочками, от которых Катька млела и, несмотря на строги запрет брата, тайком рассказывала всему классу и, по слухам, даже пыталась изобразить кое-что из репертуара тонким голоском, но с неиссякаемой энергией. Мама к таким излишествам относилась спокойно, папа, когда присутствовал, критиковал, но Славе казалось, что им все равно нравится, хотя они ничего не понимали ни в современной музыке, ни в роке, ни в стихах.

Сейчас Слава чувствовал себя на подъеме и решил порадовать Катьку если не вудстокскими изысками, то хотя бы акуститеческими эффектами, короче говоря, ором, криком и фирменной (не его) хрипотой. Его мечтательная и расслабленная поза настроила слушателей на нечто спокойное, в духе "Наполним небо добротой", поэтому от первых же аккордов они вздрогнули. Задребезжали окна. Это было неправильно, нарушало и замысел, и канон, но кто ему мог на это указать? Полная луна, глядевшая в окно, требовала своего, утопая в светлеющей синеве, небесной мандалой вытягивая из души и глотки слова, музыку, взамен вливая настроение и вдохновение.

"Полная луна наблюдает за мною

Я вышел во двор, я стою у окна

Ранняя весна полощет зубы водою

Растопырила пальцы в небо без сна

Полная луна, облака пробегают

Сгорбившись, мимо, не попасть бы под гнев

Собаки мычат, коровы лают

Как черти с рогами, ад - вылитый хлев..."

У Катьки медленно, то ли от страха, то ли от изумления, отвисала челюсть, и Слава очень постарался что бы заключительные слова "иди ко мне" прозвучали особенно по-вампирски, с отзвуком темных подземелий и лязгом цепей на пыльных скелетах. Это ему удалось, как удавалось все и всегда.

Воцарилось молчание. Слава вытер трудовой пот и помассировал почти что вывихнутую челюсть.

- Еще спеть? - угрожающе поинтересовался он.

- Это ты сам сочинил? - подозрительно спросила Катька.

- Сам, - чистосердечно сознался Слава. - Так что, может железнодорожником продолжим? К черту дороги, под откос поезда, - заорал он, решив взять если не аккомпанированием, то вокалом.

- Хватит, хватит, - замахала полотенцем мама. - А ты уроки на сегодня сделал?

Вопрос был настолько необычный, что Слава, а заодно и Катька, почувствовав что следующий подобный вопрос будет задан ей, изумленно уставились сначала на маму, потом друг на друга, прыснули и засмеялись. Концерт мамой был настолько умело и незатейливо прекращен, что Слава осознал это только после того, как уже отсмеялся, вытер слезы и засунул гитару в раковину. Та естественно там удержаться не смогла, загремела на столик с набитой тарелками сушкой, заварочным чайником, электрическим самоваром и початым полиэтиленовым медвежонком с искусственным медом. Все это разлетелось в разные стороны, полетело на пол, мама каким-то чудом успела схватить сушилку, а самовар прилетел прямо Славе в руки. Не повезло медвежонку, который покатился по полу, оставляя тягучую сладкую полоску. Слава наподдал ему ногой и пошел одеваться.

Костюм оказался выглаженным, но затем измятым чьими-то ногами, хорошо отпечатавшимися на синей ткани глубокими вмятинами в ауре мелких морщин. Слава поднял пиджак, с надеждой потряс его, но ничего особенно не изменилось - вмятины расплылись безобразными шрамами по спине, воротник сломался и вообще экзекуцию, учиненную над школьной формой, можно было признать за оригинальное произведение то ли искусства, то ли имитации, то ли "ниндзюцу", когда всего лишь один штрих искажает, маскирует и выдает нежелаемое за действительность. С брюками было проще - их просто завязали узлом и при разглаживании ладонями они, в отличие от пиджака, стали как новенькие. Пришлось включить утюг, сгрести с гладильной доски напластования белья, полотенец и непонятно каким образом там оказавшиеся толстенные тома воспоминаний Жукова с фотографиями, которые он когда-то давным-давно любил рассматривать, и приступить к уничтожению компроматов на маленькую паршивицу. Гладилось легко, а в голову приходили все более интересные идеи быстрого и безболезненного укрощения строптивой.