В. Бирюк - Урбанизатор Страница 70

Пример: утром в день прихода булгарского каравана у меня не было шёлка, рабов, серебра, киновари, хлеба… К вечеру следующего дня — есть.

Какое планирование возможно в таких условиях?! Средне-потолочное?

Какие-то евро-дипломаты могут похвастать:

— Мы составили «дорожную карту»!

В моей ситуации — и «контурная карта» — недостижимая мечта о детализации.

Поэтому от нормального планирования, с его пошаговом описанием, необходимо переходить к «гипер-планированию», к созданию множества потенциальных возможностей для движения в нужном направлении. Закрывая, безусловно, критически опасные вопросы: внешняя и внутренняя безопасность, пропитание, санитария… И явно очевидные и долгие: подготовка семенного материала, тёплое жилье, обучение и воспитание…

Не ново. Так ведёт сев всякий пахарь: он не знает — вырастет ли колос вот из этого конкретного зёрнышка. Но сотни пудов зерна с десятины — он возьмёт.

«В России нет дорог — есть направления».

«А мы уйдём на Север,А мы уйдём на Север…».

Направление — задано. А уж по какой тропке мы сделаем свой сотый шаг в этом направлении… Вероятнее всего — по той же, по которой сделали девяносто девятый. Но возможностей выбора — должно быть.

У меня есть «направление»: свободный, богатый город. «Там, за горизонтом». И — «сплошное бездорожье». Какое-то планирование, предвидение… можно карты Таро раскладывать, можно в бубен колотить.

«Бездорожье» — тормозит, утомляет и отвлекает. Я об этом уже в самом начале… Когда человек не знает на что смотреть — он старается внимательно смотреть на всё. Ожидает пакости со всех направлений, от каждого объекта или субъекта. Это — изнурительно. Я в «Святой Руси» очень жёстко попал в такую ситуацию сразу после «вляпа».

Отличие нынешнего положения в том, что «непонятки» не на «расстоянии вытянутой руки»: как «это» — одеть, можно ли «это» — есть, нужно ли «этому» — поклониться.

Здесь «это» — чуть дальше. Что нужно построить в ближайшую неделю? Куда потом перевести плотников, а куда — кирпичников? Из этого человека получится сигнальщик? Или лучше — гончар? Зерно в этой яме сухое — пусть лежит, а вот из другой — успеем съесть. Или — не успеем и надо сушить?

Обширная неопределённость — приводит к изнурению «думалки». Утомление — к уменьшению глубины и количества просчитываемых вариантов. Появляется стремление сбросить тяжесть решения на других. Что я, сдуру, и сделал в беседе с «лосями».

Я дал им право выбора. И, тем самым, принял на себя обязанность поддержать его.

И когда в ответ прозвучало:

— Клянутся быть тебе верными рабами, служить верой и правдой, даже и живота своего не щадя, и из воли твоей никогда не выйти. Отдают себя в руки твои, душой и телом.

Я уже не мог сказать:

— Ой, ребята, я пошутил! Валите-ка вы отсюда быстренько.

Потому что — меня не поняли бы уже мои люди. «За базар — отвечаю». Дал им выбирать — а сам в кусты?

Да мне глубоко плевать! На: кто что про меня подумает! Абсолютно на всех!

Мда… кроме моих людей.

И дело не только в том, что я живу в том, что они мне построили, ем, что они мне сварили, что я и жив, только благодаря им… А в том, что в них — частицы моей души, меня самого.

«Себя я люблю больше своей жизни».

Так я принял мари из рода лося.

Дальше «пошёл храповик». С «зацепом» как у плащеносной акулы — 28 рядов зубов на каждой челюсти.

Прежде всего, мой имидж в сознании местных чуть изменился. Взамен непонятной, смертельной опасности, абсолютного разрушителя и истребителя, «психа русского», «чумы двуногой» — появился оттенок вменяемости, договороспособности. С чумой договориться можно? А вот со «Зверем Лютым»…

Вместо «Страшный и Ужасный» — «Ужасный, но Разумный». Это уже оставляет место для надежды на взаимопонимание и взаимную выгоду.

Связываться с таким — крайнее средство, последнее дело. Но, выбирая из голодной смерти и «Зверя Лютого»… — есть из чего выбирать.

Ещё важнее, что укрепилось представление моих людей обо мне. И — о самих себе.

«Воевода Всеволжский — всех убогих принимает».

Да! Это правда! Я об этом говорил всем и каждому, каждый день, начиная с Янина! И мои люди уверовали в это. В то, что они, вместе со мной делают доброе, полезное, благое дело. Не — кусок хлеба зарабатывают, не — «лягушонка плешивого» терпят — строят форпост царства божьего в краях диких. Не все, не такими словами, не в каждую минуту, но… Хоть на мгновение, засыпая в своих зимницах после очередного трудового дня, вдруг в голове мелькнёт:

— А не худо мы нынче… уелбантурили. Богородице на радость.

«Воевода — святой человек — всякому страждущему даёт корм и кров. И мы ему в том — верные помощники».

Кто святой?! Я?!!!

Да! Даю — всякому! Но…

Я-то предполагал — сперва Пердуновские, потом — муромские, рязанские, владимирские… Потихоньку, одинокие здоровые мужчины… А кто ещё попрётся за тридевять земель «лучшей доли» искать?! Обычный перекос демографии эмигрантов-переселенцев — в разы! Мужчин поколениями много больше! Я же об этом думал, даже какие-то меры предпринимал, чтобы этот перекос как-то смягчить…

«Куда сбываются мечты?».

Только я от похода отмылся, отогрелся, в себя пришёл. Сижу у Звяги, одну хрень интересную изобретаем… Вы себе угловатые шпангоуты представляете? А с рогами?

Тут кричат:

— Господин Воевода! К тебе посла притащили! Не желаешь глянуть? Или его сразу…?

Посол: тощий, грязный, замёрзший молодой парень. Где-то я его видел?

Падает на колени, вскидывает руки над головой и чего-то лепечет. Я вижу, что у него сползают рукава. А на запястьях — … факеншит! Это ж браслеты от моих наручников! Откуда?! Я ж никому пока… Да ещё в таком безобразно-грязном состоянии. И — с перебитой цепочкой между ними.

— Постой-ка. Ты из тех мещеряков, которые по осени моих рыбаков имали?

— Нет-нет-нет! Да-да-да… ы-ы-ы-ы…

Был осенью такой эпизод. Местные охотники-мещера лазали за Окой, схватили моих дурней, которые там в озеро полезли рыбу ловить. Потом от них пришло посольство. Которое вызвало у меня отчётливую ассоциацию с криминальным наездом. Я рефлексов не сдержал, мы их всех поубивали.

Не всех. Вот этого парня — единственного оставили живым. И послали гонцом к прочим мещерским селениям. С вязкой отрезанных ушей на шее. Помнится, я тогда предлагал ему идти ко мне в службу. А он — ни тпру, ни ну. Настолько испугался, что слов вообще не понимал.

Парню повезло: он был первым из «гонцов с ожерельями». Ему подвижность конечностей ограничили наручниками. Потом-то использовали более дешёвые и более… необратимые методы. А этот… цепку-то перебили. Может жить и трудиться нормально. Или он хочет, чтобы я ему сами браслеты снял? Или виру за убиенных пришёл требовать? Или что?