Филип Фармер - Бессмысленная маска Страница 70

Рамстан сказал себе, что не боится, но это была ложь, ложь себе самому, самая легкая из всех видов лжи.

ГЛАВА 29

Призрак среди призраков, он беспомощно падал вниз, крутясь и переворачиваясь. Свет становился все ярче и ярче, и его страх, казалось, увеличивался пропорционально квадрату увеличения освещенности. Но свет этот имел не фотонную природу. Этот свет был иным и совершенно незнакомым. И помимо ужаса он в то же время внушал влечение, обещание… чего?

Хотя свет и ослеплял его, он мог «видеть». Он падал сквозь то, что по-прежнему называл внешним пространством, как будто не все, что находится по ту сторону твоей кожи, является таковым. Или внутри каждого есть внутреннее пространство? Как бы то ни было, он видел бледные призраки сияющих звезд и более темных планет на их орбитах, лун, комет, метеоритов и обширных газовых облаков, похожих на колышемые ветром тюлевые занавески.

Затем он пробился сквозь стену, сквозь мерцающий барьер, в то, что, как казалось ему, было другой вселенной, не особо отличавшейся от прежней, за исключением того, что пространство, вещество и энергия соотносились здесь по-иному. Здесь он начал «слышать» голоса. Шепот. Хихиканье. Крик. Агония. Экстаз. Звук, сочетавший в себе агонию с экстазом. Хныканье. Свист. (На краткий миг он подумал о болге.) Призрачный отзвук грома. Призрачный блеск молнии. Приглушенные взрывы звезд и галактик. Вздохи при встрече двух расширяющихся вселенных; их границы сходились так мягко, так легко и нежно, как будто соприкасались две амебы.

Куда он направлялся? Каков бы ни был конец путешествия — а возможно, оно окажется бесконечным, — он испытывал ужас и панику. Он боролся, дергая руками и ногами — или ему так казалось. Даже его душа, эта темная и, возможно, несуществующая часть его, корчилась, молотя состоящими из эктоплазмы руками по стенкам клетки.

Свет обжигал, но в то же время успокаивал. Если бы не этот слабый, но заметный проблеск утешения, обещания покоя, то он кричал бы, молил бы о возвращении обратно, к столу в доме вуордха, в тот мир, который он знал, но не очень-то любил. Он вернулся бы к этому столу, держа руки на весу, как если бы прикоснулся к заразе или к густому меху тяжело дышащей твари во тьме. Но даже тогда он думал, что не сможет разорвать контакт, не сможет оставить других вечно падать в эту черноту света. Он так часто нарушал свой долг, трусил, бросал тех, кто верил ему, и, что могло быть хуже всего, бросал в трудном положении сам себя.

Если бы он мог стиснуть зубы, он сделал бы это. Но у него не было зубов. Не было челюстей. Не было языка. Не было глаз. Он был лишен органов, словно поток газа, словно капля дистиллированной воды.

Теперь он уже видел планеты с более близкого расстояния и более подробно, хотя они все еще оставались бледными и призрачными. На планетах существовал обильный растительный и животный мир, но разумных существ было очень мало. Они были видны отчетливей, чем все остальное. И всегда их было не более нескольких тысяч в мирах, которые могли бы питать миллиарды таких существ. Почему так мало? Но потом он понял, что это были те, кто заслужили или могли заслужить бессмертие. А все остальные, кого он не видел, обречены были исчезнуть навсегда.

Но не была ли эта мысль отражением того, во что он в глубине души верил? И если так, то не попадал ли он за эти мысли в число недостойных? Или просто ему было слишком тяжко принять эту истину, эту зубодробительную истину?

Он понял, что узнает тех, кто проходил перед ним в этом видении, хотя и не знает их имен. Здесь не было никого из тех, кого он знал, не было даже его отца, матери и дяди. Никого. Нет. Он ошибался. Здесь был Бенагур, хотя его-то он меньше всего ожидал увидеть здесь. Здесь была Нуоли. И еще здесь была — и это потрясло его не меньше, чем присутствие Бенагура, — Айша Тойс. Тойс, которая постоянно искала наслаждений, грешница Тойс.

Теперь, когда его ужас несколько уменьшился, а свет стал даже доставлять некоторое удовольствие, хотя и странное, он неожиданно начал «подниматься». Нити плотного света образовывали молочно-белый хаос и связывали между собой пылающие белизной звезды и их более темные планеты. Он видел сквозь стены вселенные, окружающие ту, в которой он находился, и меж их звездами тоже были натянуты нити, соприкасающиеся с нитями этой вселенной. Повсюду была видна только эта строго упорядоченная сверкающая паутина.

Ничто, из того, что он видел, в действительности не было таким, как выглядело для него. Он не мог постичь, чем на самом деле были эти явления. У него для этого имелось не больше возможностей, чем если бы он видел крышку стола как узор вращающихся субатомных частиц. Подумав об этом, он немедленно увидел, что белые «объекты» — но не связывающие их нити — состояли из бесчисленного множества вращающихся частиц, разделенных обширными пустотами.

Подумав об этом, он немедленно увидел, что пустое пространство заполнено белизной, которая, не будучи для него чем-то твердым, тем не менее была «плотью» чего-то. Некоего Существа.

«Я не нахожусь ни в субъективном, ни в объективном времени. Я нахожусь в Реальном Времени», — сказал он сам себе. Или он обращался к кому-то незримому?

Ужас вернулся к нему, когда его стало быстро затягивать, втягивать, притягивать, тянуть в направлении чего-то там, где не было никаких направлений.

«Голос» Шийаи, не звук, но голос, заставил его вздрогнуть.

— Мы мчимся вместе с мыслью Бога, — говорила она. — Когда ты пробудешь здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть, хотя ты никогда на самом деле к этому не привыкнешь, ты тоже сможешь путешествовать так, как делала это я, появляясь рядом с тобой — на Калафале в виде голоса, в других местах как видение. Но я никогда не могла продвинуться дальше определенного предела. И целых эонов экспериментов и великого желания идти дальше оказалось недостаточно. Я ничего не могу поделать с этим. Я потеряла определенные врожденные способности. Если бы у меня была малейшая возможность продвинуться дальше этой точки, я сделала бы это давным-давно. Возможно, это сделаешь ты, Рамстан.

— Какой точки? — спросил он.

— Ты узнаешь это, когда подойдешь к ней.

И вот его «развернуло» и втянуло в одну из нитей. Или он находился во всех нитях одновременно? Ему казалось, что молочный трос, который прежде был прямым лучом с четко очерченными границами, теперь ходит волнами и края его размываются. Рамстан не двигался, и все же качался на волнах вверх и вниз, плывя по космическому океану. Хотя он чувствовал себя совершенно недвижным, неподвижнее, чем когда-либо в жизни, неподвижнее, чем мертвое тело, он в то же время вращался и крутился каждым электроном в существе своем и чем-то неощутимым, что было одновременно внутри и вовне его.