Евгений Филенко - Бумеранг на один бросок Страница 71

— Это она у тебя от другого гудит.

— Фигня, доктор Эрнандес сказал — мозги не обнаружены, сотрясения нет… — Она вдруг надолго замолчала. Потом плеснула рукой, отгоняя неприятные воспоминания. — А! Хорошо, наверное, быть такой вот серой, тщедушной крыской. Чтобы все тебя жалели, все любили, чтобы никто в твою сторону косо не мог поглядеть. А ты бы только скалилась и всех кусала исподтишка. Думаешь, мне сейчас классно оттого, что я начихала на все ваши табу и врезала ей? Да я как в дерьме выкупалась! Веришь ли, под душ вставала три раза… не помогает. — Тут ее выдержка иссякла, и Мурена обернулась белугой. То есть натурально зарыдала в три ручья. Просто сидела в кресле, упаковавшись в свой чудовищный халат, а из глаз вовсю хлестали слезы. — Я не такая! — говорила она, захлебываясь и оглушительно хлюпая носом. — Я не могу притворяться, что меня это не касается, что мне нравится, когда ты не отходишь от нее ни на шаг, будто она лучше всех, красивее или умнее… не могу лгать, что ты мне безразличен! Почему она? Почему она, а не я? В чем я уступила ей, этой ледяной сосульке?! Разве я уродина, разве я зануда и притвора? Почему, ты можешь мне ответить наконец?!

Вот что я действительно не мог, так это смотреть, как она сидит передо мной и ревет. Такое зрелище не для слабого мужского сердца. Мне сразу захотелось ее утешить, прижать к себе и погладить по ее глупой лохматой башке. Может быть, она того и добивалась своими слезами и словами, а может — все это шло у нее от души. Ну да, она с детства в совершенстве владела всякими женскими уловками, это было у нее в крови… но и ее мне было невыносимо жаль. Быть может, не меньше, чем мою Антонию. А что ни говори, не заслуживала она сейчас никакого снисхождения. Не тот случай.

Или это не она была чересчур лукава, а я неоправданно жесток? Ведь это я был причиной того, что им обеим досталось, и нравственно, и физически.

— Знаешь что… — начал я, и оборвал сам себя на полуслове.

Она звонко шмыгнула носом и отвернулась — сызнова пялиться за свое несчастное окно.

Толку от нее было мало. От меня и того меньше.

И я вломился к Барракуде.

2. Особа королевских кровей

Tertius extrarius,[25] она должна была в этой истории пострадать меньше всех. А значит, сохранялась надежда выведать хоть какие-то подробности.

Барракуда действительно не выглядела удрученной, и домашний арест ее нимало не тяготил. Сидела, расфуфырившись, как на праздник, в платьице с какими-то рюшами, в передничке, в подвитых и уложенных волосах лилово-красная роза, моська накрашена, фингал под глазом замазан так, что и не видно. И, что самое дикое, наворачивала ванильное мороженое из огромной банки.

— А, Севито, — обрадовалась она. — Ну, как слетал? Хочешь мороженого?

— Я вас всех придушить хочу, — честно признался я.

— Меня-то за что? — искренне удивилась она.

— До кучи! Как ты можешь после всего, что произошло, сидеть тут и лопать мороженое?!

— Это от волнения, — призналась она. — Я всегда, когда переживаю, наваливаюсь на мороженое, чтобы успокоиться.

— Не боишься разжиреть?

— Я же говорю: от волнения. А значит, все, что я умну в состоянии стресса, во мне же и сгорит, как в топке.

— Может, хотя бы ты объяснишь мне, что это на вас всех нашло?

Барракуда отодвинула свое мороженое, слизала цветные усы и только тогда повернулась ко мне.

— Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, — начала она.

— Только не это! — взмолился я.

— Нет, ты не понял. Да, ты мне нравишься. Да, я была бы рада, если бы ты выбрал меня в свои подружки и ходил со мной в Грьету купаться голышом… — Я покраснел, но смолчал. — Но ты меня не выбрал, и я не умерла. Не хочешь — не надо. Честно говоря, у меня к тебе сестринские чувства. Ты славный, милый, красивый… но ведь не светоч ума и добродетели, согласись.

— Ты мне зубы не заговаривай… — взъелся я несколько растерянно, потому что никогда прежде не слыхал от смазливой и недалекой хохотушки Барракуды таких основательных речей.

— Иными словами, я не схожу по тебе с ума, как некоторые, — продолжала она, временами сожалеюще поглядывая в направлении мороженого. — Другое дело Мурена. У нее из-за тебя, по-моему, началось гормональное отравление. Особенно после того, как ты выгулял свою возлюбленную в Грьету… — Я покраснел запредельно. — Она подстерегла Титу, рассчитывая убедить ее оставить тебя в покое, а еще точнее — оставить тебя ей, Мурене. Все равно Тита скоро улетит на свой драгоценный Тессеракт, а про тебя, по всей видимости, забудет. Ты, верно, знаешь, как крошка Мурена умеет убеждать.

— Откуда мне знать? — буркнул я.

— Так вот: она не умеет убеждать вовсе. Простая испанская девушка, чья голова одурманена страстью… Тита, бедняжка, сначала и понять-то не могла, чего эта гарпия от нее добивается. Или притворялась, что не понимает. Это даже более вероятно, потому что она только и делает, что притворяется. И что она такая беспомощная, и что хилая и немощная, все жалейте ее и любите… Подожди, не перебивай. В общем, она слушала Мурену, слушала и довольно глуповато хихикала. А потом ей, как видно, надоело. И слушать надоело, и притворяться. И она Мурене кое-что сказала.

— Что сказала? — спросил я.

— Не знаю. Не расслышала.

— Врешь!

— Ну и вру! — вспыхнула Барракуда, нервно цапнула мороженое и заглотила сразу порядочный кусок. — В конце концов, это не моя тайна, — пробубнила она набитым ртом. — Сам разбирайся со своей подружкой!

— Ладно, продолжай.

— Мурена от этих слов взорвалась как бомба. И влепила твоей ненаглядной оплеуху. По-моему, они обе не ожидали. Мурена, хотя и ополоумела, все же в начале разговора еще соображала, что с Титой нельзя так, как, к примеру, со мной. А той и в голову не приходило, что ее за ненароком оброненную фразу могут вздуть. Но раз уж случилось — значит, случилось. И вот Мурена лупит Титу по физиономии, а та даже рук не поднимает, чтобы прикрыться. Мурена визжит: «Ты что торчишь, как пугало? Защищайся! Дай мне сдачи!..» А Тита стоит, как громом пораженная, с разбитым носом, и только смотрит на нее, словно на музейную диковину. Наверное, до этого дня ее никогда в жизни никто и пальцем не трогал… хотя в это трудно поверить.

— Так оно и было, — мрачно подтвердил я.

— Теперь, я думаю, новизна впечатлений ей обеспечена… Так вот, Мурена бьет Титу, Тита молчит и смотрит, я молчу и смотрю… там еще были девчонки… и всем это нравится все меньше и меньше. То есть, с самого начала это было неправильно. Ну, нельзя было с ней так. А когда она упала, я решила, что это нужно прекратить.