Андрей Лях - Реквием по пилоту Страница 73

— Да, люблю, — заявил Эрликон. — И не хочу вмешиваться ни в чьи игры — ни в ваши, ни дядюшки моего поганого, — и немедленно выпил.

Инга слушала их с чувствами на редкость противоречивыми — боже, да ведь это какой-то клуб киллеров, и я тоже в этом хороводе! Кошмарный сон.

У Звонаря же за последние двадцать минут отвращение к пиредровским ухваткам выросло как никогда. Этот хорек, похоже, спятил и готов грести всех под одну гребенку, вернее, под один ствол, в том числе и этого несчастного мальчишку с покореженной физиономией и васильковыми глазами — скажи, какое страшилище выискал, ясное дело, завтра всем хана — тьфу! — двадцать раз уже мог договориться, да и Динуха не людоед, а уж друзьям головы не морочат тем более. А Скиф со своими научными интересами… Форменным ублюдством отдает ваша наука.

— Значит, давай решим вот как, — сказал Гуго. — Я предлагаю такой план: продолжим-ка мы наше перемирие. Это хорошо, что мы друг друга не перестреляли, так вот пусть оно так и остается. Станем держаться, как ты и говорил, нейтралитета — ты пока бучи никакой против нас не поднимай, а мы тоже ведем себя тихо. И заключим еще вот какой уговор — будет где какая-то неувязка, все под богом ходим — ты даешь знать мне, я — тебе, встречаемся и все обговариваем. С Рамиресом я попытаюсь уладить и обещаю, что в спину стрелять никто не станет.

Эрлен издал неопределенно-соглашающийся звук, прикрыл глаза, потом взглянул в сторону — ну конечно: у каминной полки, разглядывая коллекцию африканских статуэток на круглых толстых основаниях, прогуливался маршал. Окинув взором застолье, он сокрушенно покачал головой и театрально-обреченно вздохнул, после чего выразительно постучал согнутым пальцем по запястью — время. Эрликон посмотрел в окно — там было уже совсем темно, и в свете фонарей и пробегающих фар по стеклу катились беззвучные капли. Как и всегда в подобные моменты, потребовалось изрядное усилие.

— Дорогие хозяева… Мне, как и вам, чрезвычайно приятно, что мы не поубивали друг друга, а просто посидели за столом. Спасибо за угощение. Я должен собираться.

Звонарь, снова развеселясь, поклонился, не вставая:

— На дорожку… А ты что, тоже уходишь?

Инга первая поднялась с места:

— Гуго, для меня все это немного чересчур. Я хочу побыть одна и собраться с мыслями. Эрлен, подожди, я сейчас оденусь.

— Собирайся здесь, я сейчас уезжаю.

— О Господи, а ты-то куда еще?

— В Нормандию, привезти Ленку.

— Нет-нет, я провожу и пойду. Загляну домой.

— Ну хоть не пропадай, позвони по крайней мере, где тебя искать.

— Я позвоню.

Эрлен пожал Звонарю костистую ручищу:

— Будь здоров, Гуго. Рад был познакомиться.

— И я тоже был рад. Обязательно поклонись от меня отцу. Инга, верни гостю пистолет.

Эрликон засунул «бульдог» на место, натянул пальто, и вот он уже вместе с Ингой стоит на улице, в полукруге теплого света от козырька над порталом; рядом, в темноте под дождем, все тот же дассовский «бентли», в нем Вертипорох и Кромвель, изображая нетерпение, держится за ручку дверцы.

— Ты извини, что впутал тебя во все это, — сказал Эрлен. — Представляю, как тебе неприятно.

В ответ Инга вонзила пальцы в его жесткие волосы, пропустила сверху вниз, цепляя кольцами, потом сжала лицо ладонями, поцеловала и шепнула:

— Уезжай. И возвращайся.

Затем подняла капюшон белого плаща и быстро ушла, пересекая бульвар наискось. Эрликон посмотрел ей вслед и нехотя забрался в машину.

— Ну, ты даешь, — восхитился Вертипорох. — У Звонаря в гостях был?

Кромвель пребывал в самом благостном расположении духа.

— Докатились! — удрученно посетовал он. — Посмотрели бы отец с матерью, с кем их сын пьет да гуляет! С колдунами да бандитами. Вот до чего дело дошло! А что это мы стоим? Поехали, поехали. В аэропорт. Вернемся к нашим баранам.

Инга так спешно покинула «Пять комнат» по очень простой причине: она была уверена, что автоответчик уже полон соболезнований и всего прочего. Поэтому она сейчас хотела бы оказаться подальше и в полном уединении; последние полчаса она и так провела как на иголках. Но, едва войдя в нижний холл родительского дома, Инга услышала голоса охранников, встретила бегущего киборга-дворецкого и возле внутренних дверей увидела нераспакованные чемоданы. Отец приехал. Вот без чего она бы сейчас с удовольствием обошлась. Инга поднялась наверх, в кабинет, который про себя именовала «ковровым» — из-за покрывавшего весь пол ковра с таким высоким ворсом, что не сразу можно было разглядеть, на ком какие ботинки.

Рамирес, даже не сняв плаща, сидел в кресле, вытянув ноги, и мрачно смотрел в только что разожженный камин. Борода его на сей раз соприкасалась с шеей без помехи галстука, брошенного здесь же рядом. На вошедшую Ингу авантюрист как будто даже и не обратил внимания и лишь спустя минуту сказал без всякого выражения:

— Дура.

И затем, повернув наконец к дочери голову, заорал уже от души:

— Дура! Ну что ты наделала? Ты хоть знаешь, каких дел натворила? Ни черта ты не знаешь…

Инга ахнула и попыталась сконцентрироваться. Без толку. Перед ней сидел единственный человек, для которого тяжкий молот ее ведьминской мощи был что полет мотылька над цветущим полем.

— Зачем, дурища? Он же ребенок, а ты отняла у него любимую игрушку! Теперь все к черту полетит. — Рамирес с чувством вставил каталонское словцо. — Тридцать лет я… — Следующее слово было итальянским.

— Я люблю его, — ответила Инга. — А он не знает и не узнает.

На любовь Пиредре было наплевать со всех башен Гауди.

— Ах, он не узнает? Скажи, пожалуйста! Какими идиотами бывают умные люди… Кому подчиняется вся охрана? Ты знаешь, что они тебя потеряли в двух шагах от той гостиницы? Доложили мне, доложат и ему. Думаешь, он не сложит два и два?

— Ты ругаешь меня не за преступление, а за глупость, — заметила Инга.

— Да! Это хуже, чем преступление, это преступная глупость, — невольно цитируя классика, гневно признал Рамирес. — Что, непременно надо было вплотную подходить? Ты бы еще разводным ключом ее треснула, мадам Кастаньеда… Ну что мне теперь прикажешь делать?

Странное, доселе не случавшееся взаимопонимание установилось вдруг в эту минуту между отцом и дочерью.

— Я нарушила какие-то твои планы?

— Ты нарушила все мои планы. Ты замуж за него собралась? Ты думаешь, ты его знаешь? Ты считаешь, он твой добрый друг? Сказал бы я тебе… — Рамирес с досадой отвернулся. — Мои планы ее волнуют… Я тебе сейчас скажу о твоих планах. Извини, дорогая дочурка, но твоя песенка спета.

— Ты думаешь…

— Я думаю. Ты у него маузеры видела? Он тебе показывал?

— Нет. Кольты его я знаю.

— Он твои кольты завтра выкинет в канаву!

— Он же их любит.

— Много ты считаешься с тем, что он любит… Ящики такие полированные, в оружейном шкафу, из каждого ручка торчит?

— Да, как-то видела.

— Так, он тебе их не показывал… «Маузерверке», настоящая «девятка», там патроны почти винтовочные, вот! — Желтым ногтем Рамирес отмерил две с лишним фаланги своего музыкального пальца. — Продырявит тебе башку, будет там… два на два дюйма. Узнаешь тогда доброго друга…

— Что же мне делать?

— Не знаю. У тебя гастроли в Стимфале? Ну, два дня он будет хоронить… Собирайся и сейчас же, немедленно улетай. Все. Вещи брось, там купишь. Может быть… хотя и не верится.

Инга присела на край стола, погладила резной торец столешницы:

— Ты приказал убить Эрлена?

— А, он и про это тебе рассказывал? Да, приказал, приказал. Твой Эрлен одним словом и меня, и Звонаря, и всю компанию может отправить в такие места, откуда ты нас не скоро получишь. В нашем деле такое бывает сплошь и рядом… Знаю, знаю, что ты думаешь: что мы с тобой одного поля ягодицы — что ж, ты мне дочь.

— У тебя тоже неприятности?

— Да-с, не скрою, дела дрянь. — Рамирес устал злиться, и природная жизнерадостность постепенно брала свое. — Скорее всего, моя прелесть, твой папочка тоже вскорости употребит политический маневр под названием «ноги». Твоя бурная деятельность также в немалой степени этому посодействовала. Наш чертушка теперь взбесится, сграбастает вот те самые зональные пугачи, и ищи ветра в поле… А мне куда? Что я железке объясню? Извините великодушно, проморгал собственную дочь? Лихо у тебя вышло, калды-балды… Нет, слуга покорный, увольте.

— А как же концерн?

— Моя дорогая, я не Луи Четырнадцатый, но скажу: концерн — это я. Наша музыка сыграет в ящик… — Пиредра вдруг состроил самую утешающую гримасу и предложил: — Давай выпьем, а то мне чего-то не хватает.

В отличие от Звонаря, для которого все связанное со спиртным начиналось и кончалось словом «виски», Рамирес был гурманом и знатоком всего мирового, а в том числе и французского, винодельческого искусства. Он поднялся, освободился от плаща, повращал круглый, встроенный в стенку бар, достал бутылку и разлил коньяк в специальные хрустальные рюмки: