Юрий Тупицын - Дальняя дорога Страница 73

— Перегрузки у нижней границы допусков, — бесстрастно проинформировал компьютер.

Тимур метнул недовольный взгляд на Лорку и невольно пожалел его: напряжённое, красное от натуги, злое лицо, крупные капли пота на лбу.

— Куда так спешим, командир?

— Потом, — выдавил сквозь зубы Лорка, однако несколько сбросил мощность двигателей, — потом объясню.

Действительно, Федору было бы очень непросто аргументировать своё мгновенное решение о срочном торможении корабля. Это был один из тех редких случаев, ради которых командиров и наделяют полнотой власти. Совещаться и советоваться было некогда, да и незачем. Надо было решать самому, потому что промедление было смерти подобно в буквальном смысле этого слова. С одной оговоркой, если поверить командиру Лунцу. Если же происшествие с Лунцем только легенда, психоз, нервный срыв, дело не в словах, то решение Лорки можно было бы расценить как акт перестраховки и даже паникёрства. Что бы потом ни говорилось, но Лорка ставил на карту своё реноме руководителя, командира, да и просто гиперсветовика. Конечно, в случае ошибки ему не грозило наказание, дело обстояло много хуже — он становился смешным. Но на другой чаше весов — жизни дорогих и близких ему людей, успех экспедиции, и Лорка не без усилия, но бестрепетно откинул все эгоистические сомнения и страхи. Если верить Лунцу, в их распоряжении до начала непонятной катастрофы оставались считанные секунды. И Лорка отдал приказ о срочном торможении! Если верить Лунцу… Конечно, принимая решение, он опирался не на одну легенду. Было учтено все: общая ситуация полёта на Кику, отказ левого двигателя, догадка Ники. Все легло на весы разума и совести, легенда о командире Лунце была последней соломинкой, спусковым механизмом единоличного волеизъявления. Как бы то ни было, Лорка поверил Лунцу. А если так, то их единственным шансом избежать внезапной катастрофы было скорейшее, экстренное торможение. Вот почему Федор так безжалостно терзал корабль, экипаж и самого себя.

Легче, а точнее сказать, бездумнее всех переносил торможение Соколов. Он был одним из тех людей, у которых глубокая болтанка, чередование периодов невесомости и переменных нагрузок не вызывало ни головокружения, ни тошноты, но зато приводило в состояние своеобразной прострации. Он совсем потерял представление, где верх, где низ, в голове не было ни единой мыслишки, а вокруг кипел весёлый, разноцветный мир. Только при особенно резких бросках корабля он радостно и бездумно, как птичка, вскрикивал, но не вслух, а про себя: «Эх, как! Вот как!» Если бы кто-то сказал, что в эти моменты его лицо искажают мучительные гримасы, он бы ни за что не поверил.

Нике было тяжело. Она была выносливой девушкой, но болтало так крепко, что её скоро начало мутить. Всю силу воли она сосредоточила на том, чтобы не расклеиться. Какой стыд, если ей будет плохо! Это сильнейшее, хотя и пассивное напряжение воли, надёжно оберегало её от размышлений о случившемся, а стало быть, и от страха, который неизбежно приходит к бездействующим, но понимающим. Это было великое благо, о котором она и не подозревала, борясь со своей дурнотой.

Этого блага, увы, не было ни у Виктора, ни у Игоря. Они отлично владели собой, все видели, все понимали, всеми своими чувствами ощущали, что происходит с кораблём, но никак не могли повлиять на его судьбу. Они могли только следить за тем, что делают другие, а другие ведь часто делают не так, как хотелось тебе! Особенно трудно было активному Виктору. Пока Тимур не включался в подчистку, он кричал Дюку, перекрывая вой двигателей:

— Разве это пилоты?

— Ничего, — хладнокровно бормотал Игорь, — сейчас Тим сработает.

Когда Лорка вывел корабль на грань допустимых перегрузок, Виктор, пилот милостью Божьей, без всяких приборов почувствовал это.

— Да они же развалят корабль!

Из маршевой сотки осталось сбросить лишь около десятка световых скоростей, когда Лорку точно ледяной водой окатили, даже взмокшие волосы шевельнулись на голове: в ровном пронзительном вое двигателя послышались… нет, не сами перебои, но их бледные и все равно страшные тени. Признаки, тени перебоев уловило и чуткое ухо Тимура. Краем глаза Лорка видел, как напряглось его лицо, но это никак не отразилось на работе — подчистка сохранила свою чёткость и филигранность.

Что делать? Лорка знал, что на таком предаварийном режиме двигатель может тянуть неопределённо долгое время, а может и мгновенно отказать. Но надежд на то, что двигатель проработает долго, было мало: Лорка ни на секунду не забывал о капитане Лунце. Надо было рисковать! Надо было во что бы то ни стало ускорить торможение! Стиснув челюсти, Лорка вывел дроссель тяги за вторую защёлку на предельный сверхфорсированный режим. Вой двигателя превратился в истошный визг и вопль.

Федор поймал тревожный взгляд Тимура.

— Надо сбросить тягу, — сквозь зубы выдавил Корсаков.

— Нельзя.

Сбросишь тягу, затянешь время торможения. А ведь у Луниа двигатели отказали почти одновременно!

— Надо сбросить тягу!

— Нельзя! — отрезал Лорка. — Я объясню потом.

Изощрённое в инженерии ухо Игоря Дюка тоже уловило в работе двигателя то, что ещё не фиксировали приборы — первые, медленно прогрессирующие признаки перебоев.

Игорь похолодел, обежал взглядом лица товарищей и опустил веки, чтобы не выдать грубого, животного страха, который сейчас корёжил, ломал, но никак не мог сломать окончательно его самообладание. Каждый человек — хозяин своей судьбы. Красиво сказано! Только не совсем правильно. У человеческой судьбы есть и ещё один хозяин — капризный, переменчивый и всемогущий. Случай! Говорят, он благоволит к сильным духом, благородным и храбрым. Но это не вся правда. Случай благоволит и к хитрым, двуличным, коварным, на то он и случай.

Капризный случай! На чьей ты сейчас стороне?

Глава 19

Когда воющий гул двигателя внезапно оборвался, Соколову показалось, что он вдруг оглох. Несколько секунд он прислушивался к этой пронзительной тишине, а потом открыл глаза и удивился этому процессу — вообще-то он был убеждён, что глаза у него все время были открыты. Посредине операторской стоял Виктор и делал лёгкую гимнастическую разминку. И Игорь разминался, но не стоял, а сидел в кресле. Соколов тряхнул головой — она была пустой, тяжёлой и как-то неопределённо качалась на плечах. И осведомился:

— Все уже кончилось?

Виктор засмеялся, он был свеж и оживлён.

— Кончилось. Рубикон перейдён, Харон оттолкнул свою лодку, оставив нас по ту сторону добра и зла. В чистилище было шумновато, зато рай примерно такой, каким он мне и представлялся.