Юлия Иванова - Дремучие двери (Том 2) Страница 75

* * *

Все уже сели за стол роскошный по меркам одичавшей в глуши Иоанны, а свекровь наотрез отказывалась выехать из своей комнаты на забугорном кресле и присоединиться к застолью. Уговорить бабушку предстояло Иоанне. - Мать, бронежилет надень, - посоветовал Филипп, - У неё там "Аврора" под койкой. Свекровь молча смотрела на Иоанну с видом партизанки, которую хотят "расколоть" враги. Помолодевшая, ухоженная, она сидела в комфортном своём кресле и слушала кассету с тогда почти запретными советскими песнями. Иоанна молча прикоснулась губами к пергаментной сухой щеке, пахнущей чем-то знакомо-далёким. Неужто "Красная Москва"? Наши нивы глазом не обшаришь, Не упомнишь наших городов, Наше слово гордое "товарищ" Нам дороже всех красивых слов, - старательно выводил Поль Робсон... Она вдруг неожиданно для себя рухнула на свекровьину грудь и разрыдалась, "Господи, что же мы натворили!.. Как же больно. Господи..." Потрясенная свекровь, обретя дар речи, сказала, что это лучшая минута в её жизни - знать, что хоть один в её семье оказался не предателем. Что покойный отец Дениса очень бы этому порадовался, а вот отчаиваться не надо, народ уже встаёт с колен и "снова будет небо голубое, снова будут в парках карусели...". Иоанна вовсе не была такой оптимисткой и не могла остановиться, оплакивая убитую свою страну - ту, священную, а не ее тело Руси, требующее средств для потребительской жизнедеятельности, ничего больше. Кто бы мог подумать, что их давний конфликт со свекровью разрешится на идеологическом уровне! Они неожиданно оказались по одну сторону баррикад, с одним великим общим горем, общим активным неприятием нового порядка и фанатичной готовностью вместе "встать грудью". Ещё не зная, за что, но точно зная, против чего. А путь и далёк, и долог, И нельзя повернуть назад, Держись, геолог, крепись, геолог, Ты ветру и солнцу брат, - подпевали они тонкому девичьему голоску, обнявшись. - А знаешь, наш Христос был тоже коммунистом, - сказала свекровь. "Наш Христос!.." Воистину, неисповедимы пути Господни... В дверь просунулась катюшкина мордочка. - Бабушки, мы вас ждём... - Да, бабушки, - вздохнула свекровь, - И ты вот теперь бабушка, поседела... Думали разве мы с тобой, чтоб такое под конец жизни... А ведь он предупреждал - и насчёт обострения классовой борьбы, и враждебного империалистического окружения, у меня всё выписано. А мы не верили, смеялись... Паранойя, мол... Вон пятая колонна из лагерей повыходила, страну разворовали, разорили и бежать... Выродки! За столом они сидели рядом. О политике договорились молчать. Пили за Катюшу, за Лизу, обеих бабушек и три последних поколения Градовых. Филипп пил только сок: - Я теперь, мать, не алкоголик, а трудоголик, - улыбнулся он, поймав её взгляд. - Ну, а мы выпьем за победу, - сказала захмелевшая свекровь, подмигивая Иоанне, - За НАШУ победу! - Шкаф давно продан, граждане, - отозвался Филипп, - есть никелированная кровать с тумбочкой. - А потом этого гада шлепнули, - злобно парировала свекровь. - Кадочников шлёпнул, помнишь? Именем преданного советского народа... - Бабуля, ты ж обещала! - Катюша сунула ей в рот банан. - Бизнес этот твой - наркотик, наваждение, - шептала тоже захмелевшая Иоанна, подсев к сыну. - Не перебивай, нам не так часто удаётся поговорить. Я знаю, что плохая мать, я очень виновата перед тобой... Не сумела научить главному, а может, этому и нельзя научить, не знаю... - Она гладила колючие, модным ёжиком, светлорусые волосы сына и совсем растрогалась, когда он, как в детстве, потёрся об её руку щекой, - Об одном прошу - остановись. Вспомни, ты не теннисный - туда-сюда мячик, не кассовый аппарат и не мешок с зелёными. Менять жизнь на баксы всё равно что забивать бриллиантом гвозди... Остановись, приезжай ко мне, попробуем разобраться вместе... - Ты, ма, когда-либо крутила хула-хуп? Чуть остановишься - обруч на земле. - Ну и крути, пока сам не рухнешь. Крути "до дней последних донца", так что ли? - Не крутить, а светить надо, верно, мама? - подсела к ним Лиза, - Я ему всё время говорю: займись чем-то для души. И чтоб не так опасно. - Богадельню открыть? - фыркнул Филя. - Зачем богадельню? Вон Савва Мамонтов железные дороги строил... - И то ли умер в нищете, то ли застрелился... - Ну, я сейчас неплохо зарабатываю, нищета тебе не грозит. Могу и больше. Даже Артём у нас теперь звезда. Кстати, мама, не хотите нам писать тексты? Лиза снова была в форме, похудела, стала прекрасно одеваться. Вместе с Тёмкой, хорошеньким, раскованным, и в то же время необыкновенно взрослым для своих одиннадцати - они неплохо смотрелись в передаче "Сынки-матери", разыгрывая разговорный мини-спектакль на самые разные темы. Собирались в ближайшее время подключить и Катюшу. - А вправду, баба Яна, зачем нам чужие авторы? - сказал Артём, снимая семейное торжество видеокамерой, - Плати им, да ещё тексты пишут - язык сломаешь. Будет у нас семейная передача, а? - Фарисейство, - буркнула свекровь," - Мы с мамой идём покупать меховую шубу... Гуманно ли убивать бедную норку?" Дискуссия на тему. А зрители в это время кошек жрут, потому что больше нечего. Ваше благополучие построено на костях народа и народ вас будет судить. - Тебя первую, бабуля, - беззлобно усмехнулся Филипп, - Вот, скажут, расплодила буржуев!.. - И правильно скажут. Разве мы, комсомольцы, такими были? А потом переродились, омещанились... Тряпки, ковры... "Оттепель" эта дурацкая, диссиденты. Никита со своими разоблачениями. Доразоблачались. Мало их сажали! Отстань, Катька, - та снова пыталась обезвредить революционерку куском банана. - Ты же сама рассказывала, что и вас с дедом чуть не забрали... - Да я бы сама попросилась сидеть до конца дней, только б наши вернулись. Думал ли дедушка, что его дети и внуки позволят развалить Родину, предадут идеалы и будут помогать изменникам дурить народ! - Бабушка, ты же обещала... - Шлюха продажная ваше телевидение, и интеллигенция ваша - говно, правильно Ильич сказал - "Говно нации"!... Кто платит, под того и ложатся... Артём в азарте снимал разбушевавшуюся Градову-старшую. - Бабуля, не митингуй, - Филипп невозмутимо щёлкал Катюше орехи, - Здесь дети. - Дети!.. Что они видят, ваши дети? Сникерсы, тампаксы, нимфеток полуголых. Детоубийцы! - И так всю дорогу, - жаловалась Лиза, - Вы уж приезжайте почаще, с вами она как-то ладит... Ну, откуда у жены дипломата такая классовая ненависть? Прямо боюсь - отравит или бомбу подложит, они что старые, что малые. Ну рухнуло - мы-то причём?.. А вообще-то она права во многом. Что-то не так, да, мама?.. Несёт нас, несёт, а куда вынесет - и думать не хочется. Страшно, и детей жалко... Давайте споём? - предложила она громко. - Отпустите меня в Гималаи? - скривилась свекровь. Но Лиза, умница, затянула тоненьким своим серебристым голоском: Вы слыхали, как поют дрозды? Нет, не те дрозды, не полевые... Подтянула Иоанна, подтянул и Филипп, все время пытавшийся разыскать какого-то "Сергеича" по мобильному телефону. Помягчев, замурлыкала и свекровь - песня была, что называется, "в десятку". Шапки прочь - в лесу поют дрозды, Для души поют, а не для славы... Спели "Дроздов", "Эх, дороги", потом "Когда весна придёт, не знаю", "На дальней станции сойду", по просьбе именниницы - "Крутится-вертится" и, конечно же, "Катюшу". Потом Артём продемонстрировал на экране, что у него получилось. - Дурдом, - сказал Филипп. - И в самом деле, - думала Иоанна, - Каждый - сам по себе, говорит своё и никто никого не слушает. Одна Лиза всех объединяет. Что-то в ней такое... По настоянию Иоанны Лиза с Филиппом повенчались. Лиза водила детей по воскресеньям в храм, причащала, но скорее из суеверного страха не прогневать некие высшие силы в это криминальное нестабильное время. Для неё вопросы веры не были мучительно-острыми, как для Гани, Иоанны, той же свекрови. Лиза просто жила по-Божьи, легко, как дышала, связанная со всеми своими, чужими, с природой, со всем миром какими-то незримыми нитями. Ей было всё про всех интересно знать, она пыталась понять другого, жалела, сочувствовала, помогала, она была из той редкой породы, для которой приветствие "Как жизнь?" - действительно требует обстоятельного ответа на вопрос, а не просто дань вежливости. Эти дары сопричастности, требующие от Иоанны невероятных усилий, были Лизе даны изначально. "Господи, что бы мы без неё делали?" - думала Иоанна. Семья их, несмотря ни на что, производила в эти годы "катастройки", когда "волосы застревали в горле", "кровь вставала дыбом" и " кости стыли в жилах", впечатление вполне удачливой. И экспортный Денис, и преуспевающий Филипп, и Лиза с детьми, вполне воспитанными, "воцерковлёнными", без буржуазных замашек. Да и свекровь с её новым умопомрачительным креслом... И всё же было что-то тревожно-нехорошее, воландовское и в этом кресле, и в треньканье мобильного телефона, и в артемкиной видеокамере. И в показанных в новостях кадрах то бомбардировки Ирака, то какой-то тусовки, до тошноты пошлой, обжирающейся и пресмыкающейся, то бала юных элитных отпрысков в бархатных, декольтированных платьицах, с драгоценностями на детских шейках, в чудовищной, до наглости назойливой рекламе, в злобном и, к сожалению, вполне заслуженном комментарии свекрови и присоединившейся к застолью её приятельницы-хирурга, объявившей, как о конце света, что скоро медицина станет платной и дорогостоящие сложные операции уже сейчас простым гражданам недоступны - во всём этом действительно был какой-то второй план с мельканием хвостов, копыт и говорящих чёрных котов. - Между прочим, Егор Златов, этот ваш блаженный, бард этот - ну всё про свечу пел... - теперь, между прочим, шинмонтаж открыл. Наваривает, резину меняет... Полный примус валюты. Я недавно гвоздя поймал, заехал, смотрю Егор. Что, - спрашивает, - изволите? Варим, парим, заколачиваем... И работнички у него - ребята из ансамбля. Пашут, между прочим, не слабо. Не веришь - адрес дам. Дать? Споёт тебе блаженный, что не в деньгах счастье... Неужели "И ты, Егор"! Иоанна хотела позвонить Варе, справиться, но так и не позвонила. Варя в последнее время тоже пребывала в некоторой эйфории как же, восстанавливаются церкви, можно издавать и продавать любую религиозную литературу, вести православные кружки /чем она и не замедлила воспользоваться/. Можно присутствовать на богослужениях прямо дома, во время телевизионных трансляций, и лицезреть сильных мира сего со свечками в руках. Варя развила бурную деятельность после отъезда Глеба, увлекшись идеей восстановления монархии. Иоанна соглашалась - да, новые церкви и вожди со свечками - всё это прекрасно, но мерещился почему-то опять же булгаковский Иванушка Бездомный, в кальсонах и рваной толстовке, с бумажной иконой и венчальной свечой. Гонимый силами тьмы. Последнее время даже варины восторженные охи-ахи стали ее раздражать, не говоря уже о реакции на происходящее других знакомых, с которыми она иногда по необходимости встречалась. Да что они, слепые? С ума посходили? Потом она устала спорить до хрипоты, проклинать, негодовать, выслушивать в ответ такие же яростные злобные обвинения в консерватизме, большевизме, фашизме и идиотизме. Пришли весна, лето 93-го с привычными огородно-цветочно-торговыми хлопотами. Пенсии ни на что не хватало, всё дорожало - небольшой её цветочный бизнес выручал, хотя уже появились в продаже роскошные голландские розы, хризантемы, лилии, постепенно вытесняя знакомых цветочниц из Сочи, Киева, Кишинёва с их размокшими картонными коробками. Всё уже становился круг покупателей, многие из прежних клиентов - учителя, инженеры, врачи, даже актёры - теперь спешили мимо, пряча глаза. Появились бритоголовые в вишнёвых пиджаках, бледнолицые в чёрных пальто до пят, их субтильные, донельзя костлявые подружки в дорогой коже с подрумяненными скулами и скрипящими коленками. Чтобы выдержать конкуренцию с забугорией, приходилось делать всё более замысловатые букеты с целлофановыми выкрутасами и бумажными лентами. Появились бедняки, выпрашивающие косточку на суп, и дети, промышляющие гнилыми персиками, группы каких-то то ли афганцев, то ли десантников "под мухой", время от времени крушащих прилавки, омоновцы с автоматами и собаками - в поисках наркоты. Но в дикий рынок она, можно сказать, вросла безболезненно, если не считать этого нарастающего ощущения разваливающегося жизненного пространства, цепной реакции распада всего и вся. Подземный гул вселенской катастрофы, разверзающейся бездны, готовой поглотить эти вишневые пиджаки, пирамиды киви и бананов, яркие папуасские прилавки вместе с вальяжными покупателями, черноволосыми продавцами, бомжами, голодными попрошайками и натасканными на наркоту псами. И ещё качающих какие-то права совков, не понимающих, что "случилось страшное", что разбужены "уснувшие российские бури, под которыми хаос шевелится". И вообще - "молилась ли ты на ночь, Дездемона?" Повальное всеобщее безумие, бубонная чума, кромешная богооставленность и махровая бесовщина. Несмотря на весь этот внешний религиозный "ренессанс", депутатов в рясах, батюшек, благословляющих биржи и презентации. Среди порнухи, рекламы и боевиков по ящику - отрывки из богослужений и "жития святых". Возвращалась она с рынка под вечер, смертельно вымотанная, сразу же вела гулять застоявшегося голодного Анчара. Кормила принесёнными с рынка отходами, потом до темноты делала "аварийку и неотложку" - дела, которые не могли ждать, - полить, прополоть, срезать на завтра цветы. И уже около одиннадцати за наскоро приготовленной, что Бог послал, едой, смотрела последние новости - очередную серию ужастика. Уповая - хоть бы что-нибудь случилось, вмиг и разом, как отцовская гневная оплеуха. Но тщетно. Расшалившиеся дети пошли вразнос. Оказывается, и хаос жил по своим кромешным законам. Она переключала программы - мимо дебильных сериалов, полуголых извивающихся поп- и рокзвёзд, импотентов-политиков, способных разве что держать свечку - в храме или в спальне - без разницы... Мимо насосавшихся, как клопы, косноязычных амбалов, сильных мира сего... Попадались в кадре знакомые лица - вот они, вчерашние приятели и приятельницы, братья по киношному цеху, много лет бок о бок, душа в душу совместные съёмки, озвучение, монтаж, вечеринки, просмотры, неприятности, сплетни, анекдоты, брюзжание по поводу всяких главков, которые "не пущали", клали на полку, вырезали... И всё-таки фильмы выходили, игрались спектакли, печатались книги, и многое в общем-то, было можно, только не сразу, не напролом, хорошенько подумав. Потом скандальные съезды, перевороты - блинов на сковородке, всякие "хватит" и "долой", хозрасчёт, гласность и "это сладкое слово "свобода"... Ну и что? Кто из них, какие нетленки создал или сообщил миру по сравнению с проклятым "застоем"? "Метили в коммунизм, попали в Россию". Всё в одночасье рухнуло. Откуда эта патологическая звериная ненависть к Родине, к бывшим охранникам её безопасности, которые пусть излишне бдительно, смешно и по-дурацки, но худо-бедно несли свою службу, охраняя вас и ваше жизненное пространство от вас же самих? Выплеснуть помои со дна души на головы граждан безо всякой цензуры - разве не кайф! И за это ещё приличные гонорары в валюте, по миру прошвырнуться, в казино сыграть, стриптизы там всякие, ночные клубы... Как сказал один покойный бард. Царство ему Небесное: "пусть во время Октябрьских волнений погибли женщины и дети, зато я теперь могу поехать в Париж...". Воландовский сеанс черной магии. Переодевшись в заграничное тряпьё, граждане топали модными туфлями, хватали сыплющиеся с потолка червонцы, а воландовская свита потешалась над ними. И уже к вечеру забегали по стране босые полуголые личности, червонцы-ваучеры и глубоковские миллионы обернулись бумажками, заполыхал огнём, казалось, незыблемый дом осквернённый нечистью Чубайс на оба ваших дома. По ящику мелькали знакомые лица "кающихся". Чиновников, писателей, актёров, больше всего номенклатуры. Жгли партбилеты - ритуальный пропуск на "пир богов". "Да мы никогда", "Да мы всегда"... Прокатилась волна самоубийств "товарищей", не выдержавших вакханалии. И никто не заявил: "Если считали систему столь ужасной и преступной и молчали, пользуясь всевозможными благами и помогая её укреплять, значит, подлецы вы, братцы! И каяться вам надо перед людьми и Богом до конца жизни, а не ходить в мессиях. А если полагали, что огромная страна, своим иным образом жизни бросившая вызов всему прочему миру, - может быть святой в условиях жесточайшей холодной войны и враждебного окружения, - значит, идиоты, и надо до конца дней лечить головку." Кру-угом, на сто восемьдесят градусов! И как дружно... Вспомнился ей Хан, смерть Лёнечки, её злополучный очерк. Сегодня так, завтра эдак - как прикажете... Сегодня - Мальчиш-Кибальчиш с его "военной тайной", завтра Плохиш с бочкой варенья... И надо же, юмор Князя тьмы ребята из одной семейки. Гайдары. Преемственность поколений. Воистину в чисто вымытый дом вселяется семь бесов. "Теплохладная" номенклатура несколько десятилетий под видом элитных цыплят вызревала в змеином инкубаторе, и, наконец, дождалась своего часа. Вылупилась! И теперь после долгого вынужденного поста, пребывания в "благочестивой скорлупе", сдерживавшей змеиные инстинкты - расползлась, пожрав собственную скорлупу, по стране. Шипя, жирея, наглея... Всё менее интересные, до ужаса пошлые и откровенно-звероподобные, карикатурные, и всё же страшные именно этим своим вдруг всенародно разверзшимся "подпольем" - гады. И выводок этот с ядовитыми жалами и шипением про "демократию и права человека" был откровенно антиправославным, антихристианским. Против всех заповедей разом. Ворошили какие-то стародавние события, лили ушаты грязи на покойников, устраивали откровенные телевизионные шабаши с убиением животных и символическим поеданием трупов и вполне серьёзно провозглашали, что вся многовековая история поисков Истины ни хрена не стоит, а истина - в баксах, в презентациях, в вояжах, тампаксах и газете "Спид-Инфо". Пакостили, расшатывали и смывались. Кто за бугор на постоянное жительство, кто "читать лекции", честно отработав право на сладкую жизнь. Обратно возвращаться в "освобождённую от коммунистического рабства" страну не спешили. Только единицы ужаснулись содеянному и повинились. "Метили в коммунизм, попали в Россию..." Мелькал порой в детских передачах со своими насекомыми Антон Кравченко /слава Богу, без плевков в прошлое/. Просто человек радовался, что теперь можно самому что хочешь издавать, были б деньги. Но последних, видимо, всё же не хватало, и Антон надолго исчез, по слухам, вместе с женой отбыв куда-то в забугорье - Нину пригласили для научно-исследовательской работы то ли в университет, то ли в лабораторию. Мелькала разбогатевшая и раздобревшая на бесконечных презентациях Регина, хозяйка картинной галереи, а может, и не одной, со своими вернисажами, новоиспечёнными "гениями" и мемуарами о "властью гонимых", но ею, Региной, хранимых, в том числе и о Дарёнове. Потом исчезла. Совсем. Регину убила какая-то шпана по дороге от гаража к дому - не из-за шедевра - из-за шубы. Даже не норковой, обычный мутон. Удавили обрывком провода, выдернули серьги из ушей, сапоги сняли, шубу и что-то ещё. Иоанна больше слушать не смогла, выключила "Криминальную хронику", сидела неподвижно, уставившись в мёртвый экран. "Та" Регина в серебристо-брючном костюме живо и пронзительно улыбалась из прошлого. - Господи, что же это... Сделай что-нибудь. Господи!.. В их жизнь вполз ужас - душа кричала об опасности, счётчик Гейгера где-то в глубине стучал с бешеной скоростью. Хотелось забиться в нору поглубже, обхватить руками колени и тихонько поскуливать от страха. Их насильно втянули в какую-то кровавую игру с неизбежным проигрышем, где вместо карт и фигурок - живые люди, а вместо доски - изнаночное подполье. Спасала Иисусова молитва, постоянная, сердцем, как учил Ганя. И его прощальный подарок - закатная дорога в вечность. Она ступала на неё и чувствовала, что Ганя рядом - его тепло, дыхание. Смилуйся, Господи... Впереди был Огонь, он разгорался ярче с каждым их шагом, и страх оставался там, позади. Разбуженный шевелящийся хаос клубком гадов откатывался вместе со страхом. Хаос боялся Огня и отступал. И она понимала, что этот хаос-страх - в ней, внутри. И чтобы сжечь, спалить его, надо тоже шагнуть в костёр. "Мы спасёмся, выйдем, но как бы из огня..." "Не бойся, малое стадо".