Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф Страница 76

«Почему бы тебе не выбить из нее пыль?»

Смех наполнил ее, словно спустился свет солнца давно ушедшего года, чтобы, булькая, наполнить винный бокал; потом исчез.

Тряхнув головой, она вернулась в дом. Слишком слабый ветер, чтобы вешать стирку, и, в любом случае, еще темно. Свет солнца всегда заставляет белье пахнуть лучше; она подождет до утра и повесит его перед утренней молитвой. И оно быстро высохнет.

Когда все это было? Залитое светом солнца поле, шутки и смех, и нависшая, принуждающая к повиновению тень, которая заставила их замолчать?

Сейчас промыть и смазать жиром лестницу; потом, когда первая тонкая нить длинного солнца разрежет небоземли напополам и будет светлее, придет время повесить стирку.

Она поднялась на второй этаж. Здесь тоже висела картина: Молпа благословляет старуху с голубями. Круглолицая послушница, чье имя она не могла вспомнить, восхищалась ею; и она, тонкая, безликая, старая майтера Мрамор, похвасталась, что именно она позировала для Молпы. Это была почти единственная ложь, которую она когда-нибудь говорила, и она могла видеть недоверие и потрясение в глазах той девушки. Опять и опять она признавалась в этой лжи на исповеди, опять и опять говорила о ней на каждой исповеди майтере Бетель — той самой майтере Бетель, которая давно умерла.

Она должна принести что-то, возможно старую кисточку, чтобы размазать ею жир. Поломав как следует голову, она вспомнила зубную щетку, отправленную в отставку десятки лет назад, когда выпал последний зуб. (Теперь они ей не нужны!) Открыв сломанную дверь в свою комнату… Она должна починить ее, если сможет. Во всяком случае, попробовать. Они не могут позволить себе пригласить плотника.

Тем не менее, сегодня вечером ей казалось, что она помнит художника, маленький садик посреди его дома и каменную скамейку, на которой старая женщина (на самом деле его мать) сидела раньше. И она позирует в роскошном платье, с драгоценностями — настоящая богиня со свадебной короной, мертвой бабочкой, воткнутой в волоса.

Ей было стыдно, что художник рисовал замечательными кисточками, совершенно не похожими на ее изношенную зубную щетку, чья деревянная ручка треснула, а настоящие кабаньи щетинки, когда-то гордо-черные, выцвели и стали серыми.

Она окунула старую зубную щетку в мягкий белый жир быка, потом энергично провела ей по скользящему пазу лестницы.

Тогда она еще не была сивиллой, только служанкой сивиллы; но художник был родственником старшей сивиллы; та согласилась и разрешила ей позировать. Хэмы могут оставаться в одной позе намного дольше био. Он тогда сказал, что все художники, если могут, используют хэмов, хотя ему пришлось использовать мать, потому что хэмы никогда не выглядят старыми…

Она улыбнулась при этой мысли и откинула голову назад, а потом наклонила направо. Сейчас петли, потом другой паз.

Он подарил им картину, когда она была закончена.

На одном из ее черных рукавов появилось серое пятно. Пыль со ступенек, скорее всего. Грязь. Она трясла рукавом, пока пыль не исчезла, и спустилась вниз, чтобы взять ведро и щетку. Будет ли жир быка хорошей смазкой? Возможно, стоило купить настоящее масло. Она осторожно подняла лестницу. Да, жир определенно помог. До самого конца!

Вожделенно гладко, и она сэкономила по меньшей мере три бита, возможно больше. Как же она опускала ее? А, при помощи вязального крючка. Но если она не поднимет кольцо, он ей не понадобится. В любом случае лестницу придется снова опустить, когда она будет чистить ее щеткой, и ее подмывало посмотреть, работает ли это так, как должно. Несильный рывок за кольцо, и лестница скользнула вниз с почти незаметным клубком пыли.

«Почему бы тебе не выбить из нее пыль?»

Все засмеялись, даже она, хотя и была такой робкой. Он был высокий и… какой? В пять-точка-двадцать-пять раз сильнее, чем она, с симпатичными стальными чертами лица, которые расплываются, когда она пытается опять увидеть их.

На самом деле все это чепуха.

Как и верить в то, что она позировала, и это после того, как опять и опять повторяла майтере Бетель, что соврала. Она бы никогда не взяла эти новые части, если бы… Хотя они были ее, совершенно точно.

Еще раз подняться по лестнице. В последний раз, и вот ее старый сундук. Она открыла слуховое окно и выбралась на крышу. Соседи сойдут с ума, если увидят ее.

Нет, не сундук. Она вызвала в память результаты предыдущего поиска его хозяйки. Сундучок, вот что это такое. А вот список одежды, которую она носила перед тем, как они проголосовали за то, чтобы принять ее. Ее духи́. Памятная книжка, которую она завела скорее из удовольствия что-то писать, практиковаться. Возможно, если она вернется обратно на чердак и откроет сундучок, то найдет все это, и больше никогда не посмотрит на гудящую штуку над головой.

Но все же она смотрела.

Огромная, хотя и не такая большая, чтобы нельзя было увидеть небоземли по обе стороны от нее. Сейчас она находилась выше и дальше на запад, над рынком, осторожно и уверенно двигаясь к Палатину, ее длинная ось разрезала пополам Тюремную улицу, где больше не выставляли напоказ заключенных в клетках. Она шумела, но почти ниже порога слышимости — урчание горного льва, большого, как гора.

Надо вернуться обратно, вниз. Заняться чем-нибудь. Стирать или варить — хотя она мертва, как майтера Бетель и все остальные, а майтера Мята отправилась Пас знает куда, и, если дети не придут, не останется никого, для кого надо было бы готовить.

Огромная темнота высоко над головой заслоняла залитое солнцем поле, беспорядочную линию слуг, в которой она стояла, и четкую колонну солдат. Она увидела, как эта штука, поначалу бывшая темной крапинкой, не больше пятнышка сажи, спускается с неба, и сказала: «Она выглядит очень грязной». Какой-то солдат подслушал ее и крикнул: «Почему бы тебе не выбить из нее пыль?»

Все засмеялись, и она тоже засмеялась, хотя заплакала бы от унижения, если бы умела плакать. Сердитая и растерянная, она посмотрела ему в глаза и почувствовала в них сильное желание.

И в себе.

Какой он был высокий! Какой большой и сильный! Как много стали!

Крылатые фигуры размером с комара летели тем же курсом, чуть пониже огромного черного корпуса; что-то протянулось к ним, пока она глядела, — горящее желтым, как капли жира, падающие с бекона на плиту. Некоторые фигуры упали.

* * *

— Пришли, — сказал Гагарка, обращаясь к Синель. В стене туннеля чернел пролом.

— Это ведет в яму?

— Так он