Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник) Страница 76

Было ли?

Но если было, надо думать, что будет и продолжение. Едва ли звездожители полагаются на меня одного, наверное, есть и их представители, младшие кураторы. Проследили же они, как я брал билет на вокзале, прислали жене успокоительную телеграмму, до сих пор не могу найти: спрятана или растворилась сама собой. Конечно, ходят они по Земле невидимками или под личиной обыкновенных людей, приглядываются, дозреваем ли мы до космической связи, даже следят, как воспринимается мой литературный отчет, сколько людей рвется в небо, сколько — за однопланетный изоляционизм. И сколько равнодушных, вообще не рассуждающих о будущем. А может быть, и сам Граве здесь уже — главный куратор спиральной ветви, астродипломат, имеющий право выбирать время для переговоров. Ведь он сказал. “Может, и встретимся”.

В любую минуту может зазвонить телефон. В наше время неожиданное входит в жизнь с телефонным звонком.

Тр–р!

Звонят!

ГЛОТАЙТЕ ХИРУРГА!

Своего хирурга глотайте быстро и решительно; чтобы не застрял в горле, запейте его водой…

Свод Космических Знаний, т. XVII

Я отшатнулся.

Серебристый блестящий змей проворно скользнул в угол и, позванивая чешуей, свернулся в кольца. Кольцо на кольцо, кольцо на кольцо; мгновенно на уровне моего лица оказалась небольшая головка с матовыми, совершенно бессмысленными глазами. Глаза были пустые, как экраны испорченного телевизора, а чешуйки, отражая свет, поблескивали словно тысячи живых глазок.

— Знакомьтесь, — сказал Граве, — это и есть прикрепленное к вам ису 124/Б/569.

Ису — искусственное существо. В Звездном Шаре[3], где полным–полно машин, самых причудливых, даже человекообразных, а живые собеседники могут быть похожи и на ленту, и на стол, и на любую машину, принято, представляясь, объяснять происхождение: кто ты есть — искусственное существо — ису или естественное — есу. Граве — мой куратор — есу, среди его помощников — три есу и три ису. А Гилик — карманный гид–переводчик, конечно, ису. ИI вот еще одно ису — 124/Б/569.

— Твой лейб–медик, лейб–целитель, лейб–ангел–хранитель, — пояснил Гилик, высунувшись из кармана. — От него зависит твое будущее благоденствие. Постарайся завоевать расположение этого ису, Человек. Как это проявляют дружелюбие у вас на Земле?

Я неуверенно протянул руку. Как‑то неприятно было прикасаться к змею, хотя бы и с высшим медицинским образованием. К тому же неясно было, что именно пожимать. Рук у змея я не видел, были только какие‑то лопаточки, прижатые к телу.

— Но вы, кажется, брезгаете, господин Человек… — Гилик тут же заметил мою нерешительность. — Вам не понравился облик личного ангела. Вы рисовали его себе в виде красавицы землячки с нежными губками, розовыми щечками и наивными глазками. Но вы же сами объясняли, что у ваших земляков форма тела унаследована от обезьян — древесных прыгунов. А этому хирургу негде будет прыгать, ему придется, как червяку, вползать во все щелочки, вот он и выглядит как червяк. Внешность ису определяется назначением — это твердое правило Чгедегды. А на Чгедегде делают самых лучших ису. Я сам родом оттуда.

— На что жалуетесь? — гнусаво протянуло змееподобное.

— Я жалуюсь на старость, — сказал я. — Я старею. Что такое старение? Это спуск с вершины. Моя вершина позади, я с каждым годом становлюсь ниже… по качеству.

Мои мускулы слабеют, реакции замедляются, ум становится неповоротливее, я запоминаю меньше, чем забываю. Я ни в чем себя не превосхожу, мечтаю удержаться на вчерашнем уровне, сам себя утрачиваю по кусочкам и не приобретаю ничего, кроме болезней — одной, другой, третьей. Мое завтра неизбежно хуже, чем вчера, — вот что самое грустное.

Гилик вмешался и тут.

— Ты должен гордиться, ису, — сказал он змею. — Тебе поручают необыкновенно ответственное дело. Этот человек с планеты Земля — существо особенное, космического значения. Он единственный экземпляр разумников из второй спиральной ветви. Только на нем наши ученые могут изучать биологию того рукава Галактики. И еще важнее он для своей планеты. Он один прибыл сюда для обмена информацией, избран из трех миллиардов жителей, потому что он лучший из мастеров образного описания. Каждое выражение его — находка, каждая строка — открытие, каждая страница — откровение.

— Что ты плетешь? — воскликнул я, хватая болтуна за хвост. — Прекрати это гнусное славословие. Не смей издеваться!

Но он выскользнул, ловко вскочил мне на плечо, зашипел в ухо:

— Тс–с, молчи, так надо. Ему не следует знать твои подлинные параметры. Лейб–ангелов полагается программировать на обожание. Ведь он всю жизнь тебе посвятит. Пусть воображает, что обслуживает исключительную личность.

— Мне необходимо знать строение вашего тела, — прогудел мой змееподобный ангел.

Не без труда вспоминая далекие школьные уроки, я начал:

— Внутри у меня твердый каркас из фосфорнокислого кальция. Называется скелет. Он определяет форму тела, все остальное крепится к нему. Всего в скелете двести восемнадцать костей. Кости соединяются между собой жесткими швами или шарнирно, с помощью гибких хрящей…

Несколько странный способ знакомиться — читать лекцию по собственной анатомии. К тому же, как выяснилось вскоре, я не так уж много знал о своих внутренностях. Часа через два лекция иссякла, и я вынужден был предоставить в распоряжение моих целителей капли крови, кусочки кожи и всего себя для просвечивания.

Начиная с этого дня, добрый месяц по земному счету, мы только и занимались моим организмом. Не знаю, как это программируется обожание на Чгедегде, но змей вел себя так, как будто действительно преисполнился обожания. Он не отползал от меня с утра и до вечера, терпеливо, со вниманием и жадным интересом расспрашивал, как я сплю, что ем, что мне нравится и что не нравится, что меня интересует, что претит, чего не хватает. Это было несколько надоедливо, но не могу сказать, что неприятно. В сущности, это же самый животрепещущий разговор — о самом себе.

Со временем мой лейб–ангел далеко обогнал меня в “я–ведении” — в изучении моего Я. Правда, сам я попутно ел, спал и занимался делом (слова подбирал для описания чужих миров), а он, не ведая сна и отдыха, неустанно и сосредоточенно трудился над познанием моей личности, запоминал все слова, которые я обронил случайно, заучивал все анализы наизусть. И вот настал день, когда мне был задан главный вопрос:

— А почему вы заболели старостью, как вы полагаете?

— Закон природы! — сказал я. — У нас стареют все. По словам поэта: “В этой жизни все проходит, в том числе и жизнь сама”. Естественное накопление ошибок. Вселенский рост энтропии.