Ларри Нивен - «Если», 1997 № 04 Страница 77

Я продолжал ехать, придерживая руль одной рукой, в каком-то исступлении, совершенно ошеломленный. Настал тот час субботнего вечера, когда движение достигло своего пика, и роскошные старые машины шли одна за другой: «Саксон 6», черный, двухдверный, с деревянными спицами, — в кузове полно женщин, и на каждой шляпка с цветами и вуаль до подбородка; потом серый, с черным верхом «Уиллс Сент-Клэр» — а диски колес оранжевые! — и компания восседающих в нем мальцов распевает хором «Кто станет печалиться?»; затем попался еще один «Мун», светло-голубой, четырехместный, но тоже открытый, и с первого взгляда на сидящего за рулем черноволосого юнца с напомаженной взбитой гривой было ясно, что он спешит на свидание; следом прошли «Элкар» и подряд два «Форда» модели «Т», а в сотне ярдов за ними красный двухдверный «Бьюик», со спицами из настоящего дерева; а дальше — «Вели», потом то ли «Нома», то ли «Киссел», не успел разобраться; потом высоченный голубой «Додж» — бросились в глаза стеклянные вазочки с живыми цветами, укрепленные у задних дверей; затем машина, абсолютно мне неведомая, следом новенький «Стэнли Стимер» и немедленно вслед за ним упоительный низкосидящий «Пирс-Арроу» модели 1921 года. И я наконец сообразил, что произошло, сообразил, куда меня закинуло.

Мне доводилось читать кое-что о Времени с прописной буквы. Не могу сказать, что разобрался в прочитанном до конца, но помню, что Эйнштейн или кто-то еще сравнивал время с извилистой рекой и добавлял, что мы как бы плывем в лодке без весел меж высоких берегов. Все, что мы видим вокруг себя, — это настоящее. Мы не можем разглядеть ни будущего — оно за следующим поворотом, — ни прошлого, от которого нас отделяют многие изгибы русла. Но оно, прошлое, по-прежнему существует. Там, за бесчисленными изгибами, на немеренном расстоянии, прошлое осталось в точности таким, как было.

Ну что ж, готов предложить Эйнштейну и остальным собственное дополнение к их теориям, пожалуй, скорее догадку, чем четкую мысль. Не потому ли мы отгорожены от прошлого, что нас держат тысячи невидимых цепей? Невозможно отправиться в прошлое на «Бьюике» 1957 года, потому что не было в 1923-м таких «Бьюиков». И «Джордан Плейбой» не попал бы в 1923-й, если бы поехал по четырехполосной суперавтостраде — не существовало тогда таких автострад. Уверен, ничего не получилось бы, даже если бы у меня в кармане просто оказалась пачка современных сигарет с фильтром: не было тогда ничего подобного. Или если бы у меня нашлась хотя бы монетка более поздней чеканки, или если бы я вырядился в модную черно-серо-розовую рубаху с надписью на спине. Все эти вещи, большие и малые, и есть цепи, которые приковывают нас к своему времени.

Однако в тот вечер мое родное время почти отвергло и машину, и меня самого, — по крайней мере, я поддался такому чувству. Я вел «Джордан», неотличимый от только что выпущенного, с номерными знаками 1923 года, по дороге, где даже масляные пятна на бетоне неизменны с той же поры, я не имел при себе практически ничего, что противоречило бы этой дате, и, наверное, на какой-то миг временные путы ослабли, и мы вместе с машиной свободно поплыли по поверхности Времени. Старая дорога летним вечером вывела нас в минувшее — нас как бы снесло в эпоху, которой принадлежал «Джордан Плейбой».

Это лучшее объяснение, какое я могу предложить, больше ничего в голову не приходит. Мне хотелось бы представить вам какие-нибудь доказательства, ну хотя бы заявить, что, когда я вернулся в Хайлесберг и выехал на Мейн-стрит, то мне бросился в глаза газетный заголовок: «Президента Гардинга хватил удар». Или что я слышал, как люди на улица к обсуждают последнюю рекордную перебежку Малыша Рута[5], или что наблюдал налет полиции на подпольный кабак.

Увы, ничего подобного я не видел и не слышал — все было, в общем, Kate всегда. На улице было тихо и почти пусто, да оно и понятно: магазины-то по выходным закрыты. Поначалу я заметил всего двух прохожих, мужчину и женщину, притом вдалеке. А дома стояли на привычных местах, и только. Хайлесберг — город старый, большинство построек возведено, наверное, еще до гражданской войны, и в зыбком свете уличных фонарей они казались такими же, какими я их помнил. И мостовая была такой же — ее выложили кирпичом сразу после первой мировой войны.

Нет, на Мейн-стрит я не встретил ничего примечательного, разве что Мелочи. Например, навес над обувной лавкой с широкими красными и белыми полосами и зубчатыми краями — такие навесы нынче перевелись, Их можно увидеть только на старинных фотографиях. Я причалил к тротуару и уставился в витрину, но высмотрел немногое: женские туфли, побалуй, несколько иного фасона, каблуки высоковаты, и ни одной пары с Перемычкой, открывающей пальцы; носки мужских ботинок острее, чем принято сегодня, замшевой обуви нет вообще, а детские тапки, туфельки и ботиночки вроде бы самые обыкновенные.

Дальше по улице располагалась маленькая кондитерская и писчебумажная лавочка, и к ее дверям был прилеплен рекламный плакатик, призывающий пить кока-колу. Плакатик как плакатик, но буквы, пожалуй, чуть-чуть отличались по рисунку; не могу сказать, чем, но отличались. Да вы сами знаете: все известные торговые марки изменяются с годами — постепенно и неуклонно. В данном случае я утверждаю лишь, что плакатик, знакомый с детства, выглядел чуть ИНАЧЕ, каким-то старомодным, хоть и не сумею толком определить, в чем дело.

Потом мне попались два круглосуточных ресторанчика — «Новый Китай», а следом «Джилле», — оба они существуют в Хайлесберге с незапамятных времен. В каждом из них сидели посетители, но я и не подумал заходить внутрь. Мне представлялось, что меня занесло сюда то ли по милости судьбы, то ли по чистой случайности, и у меня нет ни малейшего права вмешиваться в происходящее. Оба ресторана зажгли светящиеся вывески — из отдельных электрических лампочек, не матовых, а прозрачных, так что были видны раскаленные волоски, и не округлых, а со стеклянным шипом на верхушке. И по всей улице — ни одной неоновой рекламы!

В дальнем, западном конце улицы я подъехал к кинотеатру «Орфеум». Огней над входом и в кассе не было, но свет в фойе еще горел, и в обе стороны от здания стояла вереница припаркованных машин. Я поставил свою напротив, подле деревянного телефонного столба. Кирпичная мостовая — штука неровная; я выключил мотор, потянулся к ручному тормозу, но чуть припоздал. Не знаю, важно ли это, но уж лучше расскажу: «Джордан» прокатился на полфута вперед — правое переднее колесо попало в неглубокую ямку. Секунду-другую машина покачивалась, все тише и тише, и наконец замерла. Колесо уютно устроилось в ямке, словно нашло именно то местечко, какое искало, — так собака непременно по-вернется несколько раз, прежде чем успокоится в самой удобной для себя позе.