Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник) Страница 79

— Не слишком хорошо прокипятили вы шприц, — послышался ворчливый голос. — Здесь полно нечисти.

— Ису, продвигайся вперед. Будет еще обработка ядом.

— Подождите, я наведу порядок.

— Ису, нельзя ждать до бесконечности. Все равно ток воздуха заносит инфекцию. Человек справится с сотней–другой микробов.

— А я не двинусь дальше, пока не наведу порядок. Человеческий организм требует стерильной чистоты.

Вспомнилось, что эту фразу я слышал на Земле в своем доме. От кого? От тети Аси — семнадцатой по счету и самой старательной из семнадцати нянек моего сына. Тетя Ася была помешана на чистоте, вылизывала дом до последней пылинки. Во имя чистоты трижды в день выгоняла меня из кабинета и раза три в неделю из дома. В комнате все блестело, на столе блестело, но письменного стола не было у меня. Я ютился в читальнях со своими черновиками.

— Ты, как тетя Ася, все сводишь к уборке. А дело когда?

— Тетась, кончай, — подхватил Гилик.

Впоследствии это звукосочетание стало именем змея — Тетеас. Он не обижался, даже гордился, что приобрел, помимо номера, собственное имя, как живой человек. И звучало солидно — Тетеас. Нечто латинско–медицинское, как тетанус, таламус, тонус.

Наконец он угомонился — Тетеас, номер 124/Б/569, сказал, что готов к инъекции. Начались обычные лабораторные манипуляции: шприц обожгли ультрафиолетом, мне обожгли, а после этого смазали синюю жилку на сгибе левого локтя, прицелились иглой…

Укол.

— Я в вене. Все нормально, — доложил змей деловито.

— Ну вот твоя внутренняя сущность, Человек. Изучай себя углубленно, — добавил Гилик.

Честно говоря, я побаивался этого момента. К сожалению, я принадлежу к тем людям, которые не выносят крови. Меня мутит даже в кино, если на экране идет медицинский киножурнал.

Но я увидел нечто настолько несходное ни с живым мясом, ни с кровью, что никак я не мог отнести происходящее к самому себе. И в тот момент, и позднее я воспринимал кадры и впечатления Тетеаса как историю приключений в некоем чуждом мире, ко мне не имеющем никакого отношения. Никак не мог почувствовать, что этот странный мир и есть я.

Судите сами: Тетеас плыл в вязком, пронизанном какими‑то нитями киселе, наполненном бесчисленными лепешками, слегка вмятыми в середине, темно–красными в свете прожекторов. Толкаясь, переворачиваясь, обгоняя друг друга, все эти лепешки стремительно неслись по трубе, мозаичные стены которой появлялись на мгновение, когда сам змей натыкался на них. Изредка среди лепешек попадались полупрозрачные, неопределенной формы амебоподобные куски студня, не более одного куска на тысячу лепешек. И еще время от времени мелькали тупоносые чурочки, отдельные бусы и цепочки бус. Так выглядела моя кровь в глазах–микроскопах Тетеаса. Это красные кровяные шарики были лепешками — неутомимые почтальоны крови, доставщики кислорода, уборщики углекислоты. Амеб напоминали лейкоциты — строгая охрана больших и малых дорог организма, гроза непрошеных гостей. А чурки, бусы и цепочки и были непрошеными гостями — бактериями, пробравшимися в кровь.

Я пишу обо всем этом добрых полчаса, вы читаете около минуты, в действительности прошло несколько секунд. Только–только отзвучал голос Тетеаса: “Я в вене, все нормально”, одновременно на экране появился суп с красными лепешками, и тут же Тетеас доложил: “Прошел сердце, нахожусь в легочной артерии”. Еще две–три секунды — тюбинги кровепровода приблизились вплотную, открылись трубы поуже, и змей нырнул в одну из них. От этой трубы ответвлялись совсем узкие, как водопроводный стояк. Красные шарики, напирая на впереди плывущих, с трудом втискивали их в эти стояки. Самая форма эритроцитов менялась, тарелки превращались в валики. И Тетеас сунулся за одной из тарелок, но труба оказалась узкой для него, и, прорвав стенки, он ввалился в пустой просторный мешок. Мне показалось, будто бы что‑то кольнуло под левой лопаткой.

— Черт возьми, доктор, вы порвали легкое своему пациенту, как он будет дышать теперь? — воскликнул Гилик.

Граве был смущен немножко.

— Конечно, не легкое — попортили стенку одной альвеолы. Капилляр был недостаточно эластичен.

— Ну да, капилляр виноват.

— Вы уж потерпите, — продолжал Граве, обращаясь ко мне. — Некоторые повреждения неизбежны. Мы же советовались с вами о маршруте, вы не предложили ничего лучшего.

Да, мы не один день обсуждали маршрут для проникновения в мой мозг. Прямой и ближайший отвергли сразу — я и сам не хотел, чтобы мне сверлили череп, оставляли в нем дырочку хотя бы и тоньше волоса. Ввести пилюли в нос? Но тут Тетеас попадет в передние доли мозга и будет ползти сквозь нервные узлы к гипофизу — кто его знает, что он повредит по пути? Я сам предложил привычную инъекцию в вену с маршрутом самым длинным, но и самым безболезненным: по готовым дорогам организма — венам и артериям. Недаром и на Земле наилучшие дороги называют транспортными артериями.

Итак, намечен был такой путь: вена левой руки — сердце (правая половина) — легочная артерия — легкое — легочная вена — сердце (левая половина) — аорта — сонная артерия — мозг. И вот через минуту Тетеас в легком — и тут же первая травма.

Мое легкое, точнее, один из многочисленных пузырьков его — альвеола, — выглядело как мягкий мешок с выростами — карманами. Мешок этот то расширялся, то спадал, поскольку, глядя на экран, я хотя и волновался, но все же дышал попутно, наполняя легкие воздухом. При этом в поле зрения время от времени влетали какие‑то обрывки канатов и даже камешки. Потолкавшись в воздухе, они оседали на дне карманов, прилипая к куче мусора, уже накопившегося там за долгие годы дыхания.

Оказывается, легкие не умеют проветриваться, так и собирают на стенках всю случайно залетевшую мелкую пыль. Хорошо еще, что я не курильщик, а то пришлось бы мне ужаснуться, увидев плотный слой желто–коричневой копоти.

— Ты в порядке, ису? Тогда продолжай движение, — напомнил Граве.

Опять у меня кольнуло под лопаткой, и, разрывая капилляр, Тетеас просунулся в ближайший сосудик — на экране он выглядел широкой трубой. Снова замелькали впереди, сбоку, сзади лепешки эритроцитов, все ярко–алые, с полным грузом кислорода, и через три–четыре секунды мы услышали: “Все нормально. Я в сердце. В левом желудочке”.

На этот раз змей не проскочил сердце с ходу. “Осмотрюсь немножко”, — заявил он, выгребая из общего потока.

Я увидел свое сердце изнутри. Тоже не похоже оно было на сердце.

Мутно–белая стенка, выложенная многоугольными плитками, словно ванная комната, но не гладкими плитками, а шершавыми, волокнистыми. Впереди, там, где был клапан, плитки эти сминались складками, вздымались буграми, целыми горами, и бугры эти ходили ходуном, когда клапан приоткрывался, выпуская кровь в аорту. А лепешечки так и плясали вокруг, образуя завихрения, кровевороты, и вдруг, устремляясь вперед, высыпались наружу в аорту, словно зерно из зева комбайна.