Николай Чадович - Миры под лезвием секиры Страница 8

– А как же! – воскликнул уже почти протрезвевший делегат Хохмы. – Предположим, зажмут они Белого Чужака в угол. Завяжется у них милая беседа. А что дальше? Зяблика я уважаю, но что он может сказать дорогому гостю? Обматюгать разве что с ног до головы… Смыков начнет уголовный кодекс цитировать, который давно на подтирку пошел. Верка, конечно, может поговорить красиво, но уже после всего… («С тобой, козел, я ни до, ни после говорить не собираюсь!» – огрызнулась Верка.) Остается Чмыхало. Может, мы ему переговоры с Белым Чужаком доверим?

– Не понимаю, куда вы клоните, – заерзал на своем месте Цыпф.

– Сейчас поймешь… Предлагаю усилить группу Смыкова нашим нынешним председательствующим. Левка все науки превзошел, да и язык у него без костей. Кому еще с Белым Чужаком лясы точить? Уж Левка-то в грязь лицом не ударит… А если ударит, пусть на нас не обижается. Мы потом по этому личику еще добавим.

Поднялся одобрительный шум, как будто бы в зал вкатили бочку пива. Кое-кто даже в ладоши захлопал. Неудовольствие публично выразил один Зяблик:

– Вы нам баки зря не вколачивайте! На хрена нам такой баклан, да еще перед горячим делом. Он, наверное, даже пушку в руках держать не умеет. Сам загнется и нас под монастырь подведет. Не, мы только проверенных людей берем…

– А Верка? – спросил кто-то.

– Что – Верка? Верка в сторонке никогда не отсиживается. Если придется, любого удальца может на шарап взять.

– Ты, Зяблик, особо не разоряйся, – сказал рассудительный Глеб Макарович. – Как общество постановило, так тому и быть.

Зяблик зыркнул по сторонам и, не встретив ни одного сочувствующего взгляда, сдался.

– Ладно, но тогда пусть хоть влазное поставит… Не меньше литра…

Возле невзрачной цементной стелы, неоднократно использовавшейся в прошлом как мишень для стрельбы крупной дробью, но тем не менее продолжавшей хранить уже не всем понятные граффити[3] полузабытой прошлой жизни «Кол…о… З…ря», Чмыхало затормозил. Дорогу перегораживали опутанные ржавой колючей проволокой рогатки, а дальше на холме торчало ажурное бревенчатое сооружение в виде высокой арки, горизонтальную часть которой украшали три аккуратно завязанные петли-удавки.

– Дальше лучше не соваться, – сказал Зяблик. – Свинопасы сиволапые и мину заложить могут.

– Откуда у них мины? – удивился Лева Цыпф, у которого после вчерашнего распития «влазной» веки поднимались с таким же трудом, как у пресловутого Вия.

– На толчке купили. Там за гранату бычка просят. Дешевка. А из гранаты да куска проволоки любой дурак мину сварганит… Смыков, пора народ тревожить. Стреляй, не жмись.

Смыков неизвестно откуда – не из рукава ли? – извлек свой до утери воронения затертый «макаров», с сожалением глянул на него, направил ствол в небо, но в последний момент передумал и сбил выстрелом верхнюю закорючку буквы «З».

Теперь оставалось только ждать. Чмыхало вылез из драндулета и стал привычно обстукивать ногой баллоны. Зяблик впал в спячку. Верка принялась втолковывать Цыпфу методы борьбы с тяжелым похмельем, а Смыков погрузился в раздумье, обхватив голову ладонями, как будто хотел выдавить из нее какую-то важную мысль – так иные давят губку, выжимая воду.

Спустя четверть часа со стороны зловещей арки показалась молодуха в резиновых сапогах и бурой тюремной телогрейке.

– Дошла до них, похоже, наша почта, – сказал Зяблик.

Вблизи молодуха оказалась чудо как хороша: круп ее по ширине равнялся шести хорошим кулакам, зато офицерский ремень был затянут на талии едва ли не в два нахлеста. Грудь распирала застиранную камуфляжную гимнастерку, но только в верхней ее трети. Лицо суровой богини-воительницы не портили даже мазок сажи на виске и следы борща на подбородке. Чувствовалось, что она может все: вспахать ручным плугом гектар поля, без пачек и пуантов станцевать любое па-де-де, вышить гладью гобелен размером три на четыре метра, дать (и не без собственного удовольствия) целой роте. С таких женщин когда-то ваяли кариатид и валькирий. В разное время и разными художественными средствами их воспевали художник Микеланджело и поэт Некрасов.

– У нее обрез под полой, – тихо сообщил Зяблик.

– Вижу, – ответил Смыков, пряча пистолет между коленок. – Если что, я ей в лоб…

– В лоб не надо. Лучше в плечо. Нравятся мне такие бабы.

– Что надо? – неласково спросила молодуха, остановившись у бетонного торчка.

– Тебя, ласточка… – начал было Зяблик, но Смыков перебил:

– Вроде бы вы нынче в сторожевую службу назначены?

– Я в святцы не заглядывала, – молодуха стерла следы борща с подбородка и облизала палец. – Может, и мы.

– Город надо от всякого сброда почистить. Людей дайте. Дружинников.

– Людей тебе? – В голосе молодухи звучало законное презрение трудового человека ко всяким там забубенным тунеядцам. – А сами вы что, малахольные?

– Город большой. Одного поймаем, а дюжина разбежится. К вам же потом и придут.

– Как придут, так и уйдут, – молодуха кивнула головой в сторону виселицы.

– И скольких же вы гостей пеньковым хлебом и свинцовой солью встретили? – поинтересовался Зяблик.

– Вы первые будете. Другим и показа хватает. Только глянут и сразу назад поворачивают.

– Суд Линча, стало быть.

– Почему Линча? Ивана… Ее Иван Сошников ставил.

– Значит, вы никого к себе не принимаете? – спросила Верка.

– Принимаем… Детей малых принимаем. Даже арапчат. Мужиков пара пригодилась бы. Работящих и на передок крепких. Но среди вас, я гляжу, таких нет. Басурмана вашего могли бы принять, если бы с конем в придачу… Ты докторка?

– Да.

– Оно и видно. От йода пожелтела вся. Докторку бы мы без разговоров взяли.

– Хватит горбатого лепить! – не выдержал нетерпеливый Зяблик. – Гони сюда своих дружинников, да только с оружием.

– Прикуси язык, мурло небритое, – спокойно ответила молодуха. – Если бы нас самих шушера городская не донимала, не видать бы вам помощи. Самая страда, все в поле. Но, как видно, судьба нам сегодня другое ворожила.

– А ты баба скипидарная, – с уважением заметил Зяблик. – Как хоть звать-величать?

– Виолеттой, – молодуха потупилась.

– Не-е, на Виолетту ты не похожа. Я тебя буду Домной звать.

– Зови как хочешь, а я все равно не отзовусь… Ожидайте здесь, пока мы не соберемся. С места не двигайтесь, а еще лучше – машину свою назад откатите. Тут прямо перед вами ловчая яма замаскирована. Еще немного – и кувыркнулись бы. Доставай вас потом…

С собой Виолетта привела шесть человек – двух матерых мужиков, трех парней призывного возраста и младшую сестру Изабеллу, хоть и худую, но бедовую. Кроме топоров и самодельных пик на вооружении дружинников состояли два ружейных обреза и автомат Калашникова.

Изабелла залезла в драндулет на колени к Смыкову, остальные разместились в телеге на резиновом ходу, запряженной парой мышастых степных коньков. Ехать решили дорогой хоть и дальней, но скрытной – через Мезеновский лес, плотину и пригород Шпильки.

В пути Изабелла вдоволь накурилась дармовым самосадом (дома сестра не позволяла) и поведала о житье-бытье общины.

– Картошки, маниоки и ячменя хватит до следующего урожая, а может, еще и на обмен останется. Завели свиней, кур и страусов. У арапов за металлолом выменяли бегемота и насолили аж тринадцать бочек мяса. Сама недавно ездила на толчок в Кастилию. Наторговала там хорошо, очень у них посуда наша идет и швейные иголки. Правда, меня там два раза изнасиловали. Хотя это, может, и к лучшему – авось забеременею. А не то в общине за целый год только трое ребят родилось. Хотя мужики баб вроде исправно обслуживают. Почему бы это, докторша?

– Когда-то в больших городах устраивались зоопарки, – сказала Верка. – Держали в них напоказ всяких диких зверей. И если у какой-нибудь львицы или слонихи рождался детеныш, это считалось событием. Не хотели дикие звери в неволе размножаться. Вот и мы сейчас вроде как в клетке, – она ткнула пальцем в нависший над головой низкий, давящий свод, похожий на земное небо примерно так же, как стоячая загнивающая вода лимана на живое бурное море. – Ты, девочка, солнышко хоть раз видела?

– Не помню, – беззаботно ответила Изабелла. – Сойдет, в крайнем случае, и без солнышка. Только скучно у нас. Жить можно, но скучно. А сбежишь – ноги с голодухи протянешь или в беду какую угодишь.

– Ничего, – мрачно заверил ее Зяблик. – Скоро повеселимся.

Экспедиция преодолела лес, где среди полузасохших, задушенных лианами сосен и чересчур буйно вымахавших берез уже торчало что-то глянцево-зеленое, пышное, непривычное глазу, и выехала на бетонную плотину, рассекавшую обширное моховое болото, некогда бывшее дном полноводной реки Лучицы (оставшийся от нее ручеек теперь назывался Нетечью). Среди зеленой трясины рыжей горой торчала огромная, как крейсер, землечерпалка и пришвартованная к ней сухогрузная баржа – обе проржавели до полной утраты сходства с творениями рук человеческих.