Алексей Жарков - Избранные. Хоррор Страница 8

– Нет, – говорит та и на секунду отрывается от маникюра. – Еще нет.

Миша почему-то не уходит сразу. Миша внимательно смотрит на кусачки в руке Анечки; на то, как неумолимо они приближаются к пальцам, как захватывают кожу – почему так много и сильно; так же неправильно, что она делает? – как отщипывают кусок чего-то – кажется, пальца; Господи, она же полпальца себе откусила! – как Анечка приподнимает руку, чтобы кровь стекала на ладонь, на запястье, ниже, ниже; как она останавливает струйку языком.

– Что такое? – спрашивает секретарша, взяв палец в рот и причмокивая.

– Н-ничего, – отвечает Миша. – Сделаешь мне кофе?

Она делает, конечно; как обычно, как почти каждое утро. У них на заводе всегда отличный кофе; только сегодня он почему-то с привкусом железа.

Миша хватается за телефон и совершает штук десять, нет, двадцать звонков; прямо с утра, да, пока многие еще чаевничают и «настраиваются»; а на самом деле просто тянут резину, бездельничают; бесполезные идиоты. Мише нужны эти чертовы цифры, закончить чертов отчет, пойти на ковер к чертовой Веронике, выслушать ее чертовы придирки. Миша не в настроении, и к юристам он забегает тоже не в настроении, даже скорее в ярости.

Нет, ни черта они не работают. Леша сворачивает окно браузера, как только Миша появляется на пороге, – опять какой-то развлекательный сайт, – Вика грызет яблоко, бездумно глядя в экран; Денис подшивает документы в папки; медленно, обстоятельно, лишь бы занять время. Берет дырокол и пробивает листы; не стопками, а чуть ли не по одному; берет дырокол и засовывает в него ладонь. Нажимает.

Миша выходит из кабинета, ничего не сказав; слишком быстрым шагом возвращается к себе, успевает через открытую дверь кухни заметить, как склоняется над кофе-машиной бухгалтер Ольга Сергеевна; как она подставляет губы под струю кипятка, как, захлебываясь, пьет; Миша забегает в кабинет и закрывает дверь. Садится за компьютер. Открывает таблицу. Звонит телефон – это Анечка набирает по внутренней связи: сказать, что Вероника Максимовна уже ждет. Ждет. Да. Она ждет его.

Миша внимательно изучает стол, всю эту канцелярскую дребедень, до которой так легко дотянуться; все эти полезные штуки: дырокол, степлер, ножницы, тонкую металлическую линейку; а от компьютера тянется куча проводов к розетке; а работает Миша на третьем этаже….

Миша встает и идет в кабинет директора.

– Вызывали? – говорит он, постучавшись и приоткрыв дверь.

– Заходи, – милостиво позволяет босс.

Миша заходит.

– Закрой дверь, – говорит Вероника.

Миша закрывает. Щелкает язычок замка.

На улице все еще ни намека на солнце, но в кабинете есть лампы, яркие лампы, в свете которых видно странное. Миша стоит, замерев, не в силах пошевелиться, и смотрит на босса во все глаза. На ней пиджак, да – вот почему Миша понял не сразу; но теперь Вероника встает и снимает его с плеч; теперь тановится заметно, что под пиджаком она голая, совсем голая; нет ни трусиков, ни чулок.

А она красивая, против воли мелькает в голове у Миши. Красивая, хоть он никогда раньше так не думал о боссе, еще чего, об этой суке. Грудь, боже мой, какая грудь, а под костюмами было не видно; и ноги, и почему-то шея – как шея может быть соблазнительной? – но у Вероники почему-то да. Ей под сорок, думает Миша, а как заботится о себе, даст фору многим двадцатипятилетним. Сука, думает Миша с восхищением, просто сука; как же я ее ненавижу.

– Иди сюда, – говорит Вероника, но Миша не идет. Он не может идти; кажется, Миша прирос к двери, на которую опирается спиной; прирос к полу; прирос к своему костюму. – Иди сюда, – повторяет Вероника.

Она медленно огибает стол, медленно приближается, покачивая бедрами, медленно расплывается в улыбке. В ней нет дружелюбия, в этой улыбке, нет приглашения или поощрения. В ней что-то другое; наверное, угроза.

Руки Вероники перехватывают Мишино запястье, когда он судорожно пытается нащупать ручку двери, – неожиданно крепко, слишком крепко для женщины – отодвигают в сторону, чтобы не мешал. Ее лицо приближается к Мишиному лицу.

Миша забывает, как дышать; по его подбородку стекает что-то теплое и вязкое, – кажется, прикусил губу; улыбка Вероники становится шире, розовый язычок медленно выскальзывает изо рта.

Тонкая ладонь накрывает торчащий из двери ключ; проворачивает его раз, другой, третий – странно, тут ведь самый обычный замок, разве его можно закрыть на столько оборотов? И звук; замки срабатывают иначе, со щелчками; а это же не щелчки, это самый настоящий хруст. Миша опускает глаза.

Он все еще не дышит, только смотрит; только следит за тем, как Вероника запирает дверь и вместе с ключом проворачивается ее запястье. Раз. Другой. Третий.

Хрусь. Хрусь. Хрусь.

Миша просыпается.

Он просыпается и чувствует тепло солнца на щеках. Это приятно, и Миша переворачивается на спину, чтобы подставить солнцу как можно больше себя. Миша вытягивается всем телом, будто кот; открывает глаза.

Света нет. Солнце больше не дает света; все, на что оно способно, – это только тепло, сколько угодно тепла, приятного, правильного тепла. Миша вытягивает руку и ощупывает постель рядом с собой, касается каждой складки, встряхивает одеяло, даже забирается пальцами под подушку, будто кто-то мог спрятаться и там. Но рядом никого. Миша вчера привел кого-то домой, конечно, привел, не мог не привести – но только теперь почему-то он один.

Миша сползает с кровати и начинает на четвереньках ползать по полу, прикасаясь, трогая, изучая пальцами каждый предмет, пытаясь вспомнить, было ли все это тут вчера, не появилось ли чего лишнего, не переместилось ли что в другой угол. Миша ползает долго и не может нащупать никого живого и никого, бывшего когда-то живым. Он привел кого-то вчера, но кажется, тот не захотел остаться.

Миша встает и, выставляя руку впереди себя, чтобы не наткнуться на стену или шкаф и не расшибить лоб, идет к кровати. Осторожно забирается в нее, заворачивается в одеяло, не забывая подставить лицо солнцу. Закрывает глаза. Он лежит в темноте и слушает, как идет время; время, не похожее на тиканье часов, на судорожные движения секундной стрелки через одинаковые промежутки; нет, время идет неравномерно.

Скачок на три минуты. Миша устраивается поудобнее.

Скачок на восемь. Становится жарко, и он высовывает правую ногу из-под одеяла.

Скачок на пару секунд. Вдох. Движение ресниц.

Скачок на полчаса. Миша сбрасывает одеяло на пол. Больше ничего не происходит.

Скачок. Ничего не происходит.

Скачок. Ничего.

Миша просыпается.

Миша просыпается, и ничего не происходит.

Миша лежит в темноте и слушает, как идет время.

Скачок. Ничего.

Ничего не происходит.

Миша просыпается.

Ничего.

Квартиранты

Денис Скорбилин

«Помогите найти меня». Помните такие плакаты? В вагонах метро, на станциях, на столбах. Симпатичная девочка: светлые волосы, большие глаза, острый подбородок. Эти бумажки оказались отправной точкой больших перемен в моей жизни. Однако начинать эту историю нужно не с плакатов. Лучше начать с конца – со снов.

Мне часто снится один и тот же кошмар. Я сижу возле большого костра, а вокруг темнота. Я смотрю на огонь, на искры, взлетающие с дров, словно маленькие отважные звездолёты. На душе легко и спокойно. Так можно сидеть очень долго, поджаривая хлеб или наблюдая за костром, пока рядом дожидаются жарких углей крупные картофелины. Как в детстве, когда мама и папа были рядом, а жизнь казалась размеренной и плавной. Когда я не знал ничего из того, что знаю сейчас.

Стоит пошевелиться – а рано или поздно это приходится сделать – как тело слабеет. Вот тогда становится трудно дышать. Я не могу оторвать взгляд от огня, который уже не кажется уютным. Не могу встать. Не могу закричать. Кто-то высокий стоит за спиной, но невозможно обернуться и посмотреть. Тело становится мягким, как вата. В этот самый момент я обращаю внимание на то, что в свете костра не видны стволы деревьев. Что над головой нет ни звёзд, ни облаков. Не видно земли вокруг костра. Только пламя, непроглядная темнота вокруг, я и тот, кто позади. А больше ничего, вообще ничего. Тогда способность кричать возвращается, и я кричу, кричу, кричу…

Ещё хуже, если идёт снег. То есть, это сначала кажется, что снег. А потом понимаешь, что это пепел опускается сверху, покрывая руки, голову, плечи. Пепел лезет в нос, горло, забивает лёгкие. Пепел везде, ни вдохнуть, ни закричать. Боюсь, однажды я так и задохнусь во сне.

* * *

События того вечера плохо отложились в памяти. Я возвращался с работы на метро, окружённый людьми, с которыми у меня было не больше общего, чем с обитателями другой планеты. Местные и приезжие – если пожить тут немного, различаешь их с первого взгляда – сидели, стояли, слушали музыку. Многие уткнулись в смартфоны. И почти никто не разговаривал. Словно таинственный общественный договор запечатывал уста каждому, кого проглатывала длинная змея поезда.