Великий фетиш - де Камп Лайон Спрэг Страница 8

— Доктор Халран, я… эээ… утомил вас? Может, как-то обидел вас? Знаю, я просто неотесанный мужлан…

— Нет, сэр, — ответил Халран. — Я считаю вас привлекательным и милым молодым человеком. Меня оскорбляет ваша кровожадность в решении общественных вопросов.

— Да? Почему? Я же не причинял вам вреда!

— Вы не понимаете. Вы едете в Англонию, где убийство — самое серьезное преступление; а вы открыто намереваетесь убить сбежавшую пару. Когда вы это сделаете, вас схватят и повесят. Из-за того, что вы общаетесь со мной, могут доказать, что мне было известно о ваших планах. В этом случае по закону меня как минимум бросят в тюрьму до конца жизни.

— Но я не прошу вас принимать участие в моей затее!

— Тем не менее, я буду, что называется, соучастником. Моё молчание и отказ передать вас полиции для лишения свободы или выдворения из страны сделают меня пособником преступления. Теперь вы видите, в какое сложное положение меня ставите? Насколько я знаю, вы можете решить, что безопаснее убивать всех, кому известны ваши намерения, и раскроить мне череп этим ужасным топором.

Марко был поражен.

— Я не знал об этом! Я… не знаю, что сказать. Я вас ни к чему не принуждаю.

— Что ж, теперь вы понимаете, как это может выглядеть со стороны.

— Знаю. Я никогда не мог понять, как думают другие люди. Но неужели англонианин, чью жену соблазнили и похитили, не обратится за помощью? Неужели он просто скажет: «Да, сэр, спасибо, сэр, ещё что-нибудь, сэр?»

Халран пожал плечами:

— Во-первых, по нашим законам человек не считается собственностью. Да, человек может украсть собственность, но он не может «украсть» жену или мужа. И тот простой факт, что один из супругов предпочитает кого-то другого, не наносит вреда.

— Не наносит вреда? И не разрушает дом и семью?

— Что ж, если её удерживать против воли, ваша жизнь с ней всё равно будет несчастливой, поэтому не лучше ли её отпустить? Если вы сможете доказать видимый ущерб — например, лишение её услуг как домохозяйки — вы получите компенсацию, обратившись в суд. Но наши суды идут медленно и обходятся дорого, а компенсация чаще всего незначительна.

— Но как же потеря чести…

— Честь — это субъективная, неосязаемая потеря. Вполне понятно, что наши суды не обращают внимания на неё.

— Одно могу сказать, — произнес Марко. — У большинства англонианцев так мало чести, что из-за этого не стоит беспокоиться. Простите меня за эти слова. А есть ли какой-нибудь способ, чтобы закон не проявлял интереса к таким пустякам?

Халран рассмеялся, откинув назад голову:

— Наверное, есть. Тем не менее, мы действительно думаем, что, не учитывая столь субъективных и сентиментальных понятий, как «честь» и «непорочность», мы достигли высокого уровня разумности в юридической системе, и этот уровень пока недостижим для других народов.

— Может, это и разумно, но что в результате? Многие люди по природе похотливы и полигамны. Поэтому мы воздвигаем строгий барьер из обычаев и законов, чтобы сдержать эти порывы. А вы говорите, что можно позволять делать людям то, что они хотят? В результате вы, англонианцы, меняете партнеров каждый год, ваши дети не придерживаются никаких правил и растут беспомощными и безответственными из-за постоянно меняющихся родителей. У нас есть поговорка: «Не доверяй трем вещам: дикорастущим грибам, потухшему вулкану и слову англонианца».

— О, мы не так уж плохи. Подождите, пока не приедете в Англонию, а потом уж судите нас.

— Теперь я ещё сильнее хочу увидеть её, сэр.

— Например, — продолжал Халран. — Я женат на одной и той же женщине пятнадцать лет, и оба мы до этого состояли в браке только дважды. Друзья считают нас странными.

— Что ж, англонианцы не должны жениться на византианках и затем жить по англонианским моральным стандартам. Мы не терпим таких вещей. Петронела знала, что я хотел быть её первым, последним и единственным мужчиной…

— Почему вы решили, что были у неё первым? Ни одна нормальная англонианская девушка не выходит замуж прежде, чем наберется опыта.

— Добрые боги, — охнул Марко. — Я никогда не думал об этом!

Этот разговор продолжался несколько дней. Наконец, Марко сказал:

— Сэр, я всё ещё думаю, что должен убить виновную пару. Но я не хочу, чтобы меня повесили — я не так храбр, и я боюсь втянуть вас в неприятности. Поэтому я не убью их, по крайней мере пока они не вернутся в Византию, где это будет законно.

— Хорошо! — ответил Халран. — Это правильное решение. Теперь вы вернётесь в Византию, как только мы достигнем другой стороны Саар?

— Нет, сэр. Вы забыли, что там мне грозит тюремный срок. Может ли такой человек, как я, заработать на жизнь в Англонии?

— Ммм… думаю, может. Есть много вариантов: наёмник, учитель византианского и так далее.

— Кроме того, — сказал Марко. — Даже если я не убью Монгамри и свою жену, мой долг — посмотреть им в глаза и потребовать объяснений.

— Что здесь объяснять, кроме того, что она предпочла вам его?

— Что ж… эээ… возможно, Петронела, поняв, что Монгамри хуже, захочет вернуться ко мне, — задумчиво сказал Марко.

— Вы ничего не поняли после одного печального опыта? Советую вам оставить их в покое, — сказал Халран. — Может возникнуть конфликт, который закончится какими-нибудь увечьями, невзирая на ваши добрые намерения.

— Неужто нельзя убивать даже ради самозащиты?

— Можно, но убийца должен оправдаться. Простите их.

— Не могу. Вы не представляете, как мне стыдно, что я отказался от мысли убить их. Я слабый, нерешительный, безнравственный, бесчестный плут. Единственное, что мне остаётся — найти их и посмотреть им в глаза.

Путешествие продолжалось. Отказавшись от планов убийства, Марко заметил, каким дружелюбным стал Халран. Маленький человек не был приспособлен к путешествию в караване, он не любил пачкать руки и ненавидел неудобства, связанные с ездой на верблюде и сном под открытым небом. С другой стороны, он хорошо сходился с другими людьми, организовывал их в команды и группы для выполнения разных задач, от добычи воды до хорового пения. Его любимым выражением было: «Давайте организовываться», и он всегда находил способ сделать задачи легче, планируя их решения.

— Лень, — пояснил он Марко, — это мать открытий, а я ленивейший философ в Англонии.

Также он был опытным игроком в карты. За три дня, пока остальные караванщики не заподозрили его, Халран выиграл у них половину стоимости своего билета.

На шестой день караван остановился на отдых в оазисе Сива. Оазис находился в широком углублении, пересеченном беспорядочными выходами горных пород.

Он издалека выделялся на фоне бесплодного пейзажа из-за скоплений какинсони, копьевидные листья которых добавляли зелёные пятна в тускло-коричневое, серо-жёлтое пространство.

Слим Кадир подвёл своего верблюда к колодцу и заставил животное лечь, крича другим, чтобы они держали верблюдов позади, пока не начерпают воду для людей. Начались шум и путаница, ржание лошадей и бормотание верблюдов, пытавшихся подойти к воде, крики седоков, стремившихся удержать животных.

Марко слышал, как Слим Кадир кричит на охранников на арабистанском. Марко понял всего несколько слов, но ему показалось, что стражи должны разойтись по краям оазиса и нести караул на случай неожиданного нападения, вместо того, чтобы набивать животы и наслаждаться первыми глотками воды.

Верблюд Марко и Харлана, а также верблюд, везущий кувшины ступовой смолы, находились ближе к концу процессии. Марко сказал:

— Поторопитесь, Халран, или вода замутится.

— У нас много времени, — ответил Халран.

Когда Марко и Халран остались практически единственными в караване, кто ещё не спешился, кто-то закричал. Марко услышал топот копыт. Когда он обернулся, раздался треск тетивы и свист стрелы. Стрела вонзилась в тело, Марко посмотрел вниз и заметил одного убитого около верблюда, прямо у его левой ноги. Верблюд испугался и заревел.