Джек Лондон - До Адама Страница 8

Однако продолжим. С опушки леса я увидел пещеры в отвесных скалах, открытую площадку и тропы к водопоям. На этой площадке я увидел многих представителей своего племени.

Я странствовал, брошенный ребенок, в течение недели. В течение этого времени я не видел никого похожего на меня. Я был в страхе и отчаянии. И теперь, при виде своих, меня переполняла радость, и забыв обо всем я бросился к ним.

Потом произошло нечто странное. Кто-то из племени увидел меня и издал крик предупреждения. Мгновенно, с криками панического ужаса, все побежали прочь. Прыжками взбираясь по камням, они скрылись в пастях пещер и исчезли … все кроме одного — маленького ребенка, брошенного в суматохе у самого обрыва. Он горестно взвыл. Выбежала его мать, он прыгнул к ней, крепко вцепился, а она вскарабкалась назад в пещеру.

Я был в полном одиночестве. Переполненная площадка внезапно стала пустынной. Я сел и заплакал в одиночестве. Я ничего не понимал. Почему племя убежало от меня? Позже, когда я узнал их ближе, я все понял. Когда они увидели меня, опрометью мчащегося из леса, они решили, что меня преследует какой-то зверь. Своим необычным появлением я обратил их в бегство.

Пока я сидел, вглядываясь в разверстые пасти пещер, я понял, что Племя наблюдает за мной. Вскоре они высунули головы наружу. Чуть позже спрятались опять, потом снова появились один за другим. В спешке и замешательстве не все заняли собственные пещеры. Некоторые из детей нашли убежище в других пещерах. Матери не звали их по именам, поскольку мы еще не знали что это такое. Ни у кого из нас не было имен. Матери издавали ворчливые обеспокоенные крики, которые были понятны детям. Если бы моя мать была здесь и звала меня, я должен был признать ее голос среди голосов тысячи матерей, и таким же образом она должна была узнать мой среди тысячи.

Это шевеление туда-сюда, возвращение назад и продвижение вперед, продолжалось еще в течение некоторого времени, но они были слишком осторожны, чтобы выйти из своих пещер и спуститься вниз. Наконец, один решился. Ему предстояло сыграть значительную роль в моей жизни, и в каком-то смысле он уже играл большую роль в жизни всех членов племени. Это был тот, кого я буду звать Красноглазым на страницах этой истории — из-за какой-то болезни глаз, веки у него всегда были красными. Эффект, который производили его глаза, казалось был предназначен предупредить о его ужасающей свирепости. В его глазах была суть его души, если она у него была.

Это был монстр. Великан. Он, должно быть, весил не меньше ста семидесяти фунтов. Он был самым большим из нашего вида, кого я когда-либо видел. Я не видел таких гигантов ни среди Людей Огня, ни среди Древесных Людей. Иногда, когда в газетах мне случается наткнуться на описание наших современных чемпионов по профессиональному боксу, мне приходит в голову мысль — интересно сколько шансов лучший из них имел бы против него? Боюсь, не много. Одним движением своих железных пальцев, он мог бы вырвать из их тела мышцу, допустим бицепс, с корнями. Небрежный удар его нетренированного кулака разнес бы им черепа как яичные скорлупки. Взмахом быстрых ног (точнее, нижних конечностей) он был способен вспороть им животы. Он мог сломать им шею, и я знаю, что одним движением челюстей он смог бы одновременно прокусить главную артерию спереди и спинной мозг сзади.

Он мог прыгнуть на двадцать футов вперед из сидячего положения. Он был отвратительно волосат. У нас предметом нашей гордости является отсутствие волос. А он весь был покрыт ими — на внутренней поверхности рук также, как и снаружи, и даже в ушах. У него не росли волосы только на ладонях, подошвах ног и под глазами. Он был страшно уродлив, но его оскаленный в жестокой ухмылке рот и огромная, отвисшая нижняя губа как нельзя лучше подходили к его свирепым глазам.

Таким был Красноглазый. Очень осторожно он выполз из своей пещеры и спустился на землю. Игнорируя меня, он огляделся вокруг. Он согнулся вперед так сильно, а руки у него были такие длинные, что при каждом шаге он касался костяшками пальцев земли. Он казался неуклюжим в этом полусогнутом положении, которое он принимал при ходьбе, и ему действительно, приходилась упираться суставами в землю, чтобы не упасть. Но, я, черт возьми, должен сообщить вам, что он мог бегать на всех четырех конечностях! Современные люди потеряли эту способность, мало кто из нас сможет поддерживать себя руками при ходьбе. Это атавизм, и Красноглазый был еще большим атавизмом.

Именно этим он и был — атавизмом. Это было временем перехода от жизни на деревьях к жизни на земле. В течение многих поколений мы проходили через этот процесс, и наши тела и осанка тоже изменились. Но Красноглазый принадлежал к более примитивному типу обитателей деревьев. Он был рожден в нашей орде и волей-неволей по необходимости остался с нами, но в действительности он был пережитком прошлого и его место было не здесь.

Очень осторожно и очень осмотрительно он передвигался туда-сюда по площадке, вглядываясь в деревья и пытаясь уловить присутствие зверя, который, как все подумали, преследовал меня. И в то время как он все это проделывал, не обращая на меня никакого внимания, Племя толпилось у отверстий пещер и наблюдало.

Наконец, он, очевидно, решил, что вокруг нет никакой скрытой опасности. Он вернулся к тропе, и бросил взгляд вниз на водопой. Он проходил рядом и все же как бы не замечал меня. Продолжая передвигаться с равнодушным видом, он поравнялся со мной, и, вдруг, без всякого предупреждения и с невероятной стремительностью, отвесил мне затрещину по голове. Я пролетел добрую дюжину футов прежде, чем упасть на землю, и помню, несмотря на то, что был в полубессознательном состоянии после сокрушительного удара, услышал смех, похожий на дикое кудахтанья и вопли, доносившиеся из пещер. Это была отличная, остроумная шутка — по крайней мере в те времена это считалось остроумной шуткой и, право же, племя оценило ее от всего сердца. Вот так я был принят в орду. Красноглазый не обращал больше на меня внимания, и я мог продолжать и дальше рыдать и хныкать, чтобы прийти в себя. Несколько женщин из любопытства подошли ко мне, и я узнал их. Я видел их в прошлом году, когда мать брала меня с собой в Ущелье Лесных Орехов.

Но они быстро ушли, и их сменила дюжина любознательных детей, принявшихся дразнить меня. Они встали в круг, показывали на меня пальцами, строили рожи, толкали и пинали меня. Я был испуган, и какое-то время сносил все молча, затем злость закипела во мне, и я впился ногтями и зубами в самого смелого из них — это оказался никто иной, как Вислоухий, собственной персоной. Мне пришлось назвать его именно так, потому что он мог двигать только одним из ушей. Другое ухо всегда бессильно висело без движения. Какое-то происшествие повредило мышцы и лишило его возможности пользоваться им.