Мария Галина - Берег ночью Страница 8

— Святой отец присматривается к тебе… не знаю, что из этого получится. Может быть, это еще не самое худшее.

Я задумался.

— Он разговаривал со мной как — то… спрашивал про видения. Но… у меня нет никаких видений, Матвей!

— Это его и беспокоит…

Я удивленно вытаращился на него, он же продолжал — неторопливо, точно разговаривал сам с собой.

— Конечно, трудно узнать, есть ли у человека способность видеть скрытое, или нет. А вдруг он просто врет, что что — то там видит — как проверишь? Правда, сам — то я думаю, что наш святой отец и вправду истинный святой отец и ему открывается то, чего другие не видят… но и ему не дано знать, кто и когда придет ему на смену. Вот он и ждет — а вдруг это окажешься ты?

— Почему именно я?

— Потому что у всех есть какое — то предназначение. У большинства жителей общины оно на виду. Это обычные, здоровые люди. Но ведь кто — то должен не просто выполнять обычную работу и рожать детей — кто — то должен уметь общаться с теми силами, которые нас окружают — и со светлыми, и с темными. А для этого он должен видеть эти силы и уметь разговаривать с ними. Поэтому считается, что в общине всегда есть человек, наделенный способностью ладить со скрытым миром. Обычно он один. Такой человек, понимаешь ли, всегда одинок. Но когда ему приходит пора уйти на покой, такие способности открываются еще у кого — нибудь. Он и становится преемником. Это не так плохо. Хуже будет, если святой отец обманется в своих ожиданиях.

— Почему?

— Святой отец всегда держится особняком, но тем не менее, он человек уважаемый. А если ты не годишься для этого…

«Все, что не от господа, все от нечистого» — вспомнил я.

— То… что будет?

Он похлопал меня по плечу.

— Будешь жить так, как я… сам по себе. Невеселая жизнь, верно?

Я честно сказал.

— Мне все равно. И мне не очень — то хочется становиться учеником святого отца. Я… я боюсь его.

Он хмыкнул.

— Его все боятся. Может быть со временем… ты поймешь, что это не так уж плохо.

Я удивленно поглядел на него.

— Тебе еще предстоит найти свое место среди нас. Иначе тебе придется туго. Община ведь сама по себе не добра и не зла — она просто заботится о своем благополучии, вот и все. Пока ты не угрожаешь ему, все в порядке. Но если ты ни для чего не годен… если ты представляешь для нее хоть какую — то опасность… сам знаешь, на каком краю мы держимся.

Я знал. Это было не столько знание, сколько смутные слухи — о том, что некоторые деревни после зимы находят пустыми, а в некоторых остаются лишь мертвецы, которые скалят зубы по углам… о безумии, которое караулит каждого, о смерти, которая всегда рядом, хоть и не всегда подходит так близко, что ее можно разглядеть.

— К тем, кто отличается от других, обычно присматриваются очень внимательно, потому что, понимаешь ли, кто знает, откуда пришло это отличие.

Может, это Господня воля, а может — дьявольские козни… А люди склонны во всем видеть худшее… Так уж они устроены, — продолжал Матвей. — Лучше тебе пореже попадаться на глаза старшим. Но пока тревожиться не стоит. Знаешь, иногда бывает… что такие припадки со временем проходят сами по себе.

Я кивнул, хотя в глубине души был уверен, что говорит он так просто для того, чтобы меня успокоить.

Море переливалось разноцветными огнями, рыбы — бабочки все выпрыгивали из воды и плюхались обратно, поднимая фонтанчики брызг. До самого горизонта, где протянулась туманная полоса, мир был спокойным и ласковым, но мне вдруг почудилось, что откуда — то потянуло таким холодом…

…Близилось лето и я уже мог разглядеть, как в туманной дымке, которая в теплые дни всегда застилала горизонт, медленно маршируют дальние смерчи. Скоро они подойдут к побережью и разноцветные твари, из тех, что каждое утро трепыхаются в сетях, уйдут подальше от опасности в темные прохладные глубины. Зато верхние пастбища только — только освободились от снега и пышная изумрудная трава торопливо затягивала зимние проплешины. Наступала пора, когда все прибрежные общины перебирались наверх, в предгорья, — именно там завязывались знакомства, которые потом оканчивались свадьбами, именно там старухи узнавали последние сплетни и обменивались историями, которые потом будут пересказывать слушателям помоложе в долгие зимние вечера.

А зима действительно была долгой — такой долгой, что память о прошлом лете, золотом и зеленом, уже успела стать смутной и нереальной — чем — то вроде яркого, но путанного сна. Помнилось только, что летом можно было свободно бродить от одного дома к другому, или даже от одной общины к другой, или уходить наверх, еще выше, на пустынные поляны, где паслись под присмотром молчаливых пастухов общинные овцы, а больше не было никого — разве что какой — нибудь скучающий подпасок окликнет тебя и остановится с тобой поболтать. Помнил я, одним словом, только то, что летом было здорово.

Я так ждал этого — нового — лета, оно так много обещало, что, когда оно наконец наступило, я вовсе не удивился тому, что все пошло наперекосяк, поскольку уже успел убедиться, какие странные превращения происходят с теми вещами и событиями, на которые возлагаешь особенно большие надежды.

Сборы и переезд на летнюю стоянку были долгие и хлопотные и занимали несколько дней, но меня они почти не коснулись — я хорошо запомнил совет Матвея пореже попадаться на глаза старшим, а они вели себя так, как будто меня и не существовало. По расчищенной тропе в горы потянулись повозка за повозкой, груженные общинным скарбом, вместе с ними отбывали и жители общины — те, кто покрепче, — чтобы наладить все на новом месте… собирались они с шуточками и песнями — видимо, рады были ускользнуть хоть на время от бдительного ока старших. Все мои сверстники тоже в конце концов перебрались наверх и я бродил по притихшему поселку, чувствуя странную легкость и опустошение…

Общинная зала была пуста — даже столы вывезли, молельный дом, казалось, тоже пустовал, но, когда я забрел туда, чтобы посмотреть, как солнце отбрасывает на вощенный пол цветные тени, проникая сквозь разноцветные стеклышки в окне — теперь таких уже не делают, — я услышал, как меня тихонько окликнули.

Внутри молельного дома, несмотря на бушующую полдневную жару, было сумрачно и прохладно, и я не сразу разглядел отца Лазаря, который сидел в полутьме бокового придела и рассматривал какую — то старинную книгу — только святые отцы и разбирают, что там написано. Видно, глаза у него привыкли к темноте, а впрочем, я слышал, что он, как и все посвященные, плохо переносит яркий свет — должно быть, он вызывает у них видения.