Александр Щёголев - Львиная охота Страница 8

Мы ведь, к сожалению, не были с Вивьеном настоящими друзьями. Бывшие коллеги, бывшие соратники. Товарищи. Давным-давно, в одной из прошлых жизней мы с ним некоторое время ходили на субсветовой барже «Никита Хрущев» — после того, как я, повинуясь неожиданному приказу Матки, перестал служить Великому Аудитору и перевелся в дальний флот. «Маткой» мы называли Службу Контроля Исполнительного комитета ООН (те, кто был в штате, конечно, и только между собой). Космос маленький, там все друг друга знают, но признаваться в причастности к секретным службам как-то не принято. Иначе говоря, Вивьен не знал тогда, кто я на самом деле, считал меня нормальным системотехником. По-настоящему мы познакомились, лишь удрав из Космоса. Это случилось, как раз когда наша баржа, получив полномочия от Реестра, начала обслуживать и объект РР-5/2, расположенный на Протее-2. Объект РР-5/2 — это каторжная тюрьма. Самое первое, между прочим, исправительно-трудовое учреждение в космическом пространстве. На этом астероиде добывали алмазные капли — открытым способом, из гигантских россыпей. Так что светоход «Никита Хрущев», помимо обычных грузов, возил туда и осужденных. Осужденные были помилованными смертниками, которым высшую меру наказания заменили пожизненным сроком, и мёрли они в этом аду со стопроцентной статистикой, заплатив за грехи несколькими месяцами мучений. Вивьен Дрда, рафинированный социал-демократ, был потрясен размахом зла, творимого втайне от всего человечества, о чем он и поспешил донести по всем инстанциям. Когда же на Протее-2 организовали еще несколько подобных объектов (астероид был одной сплошной россыпью алмазов), понадобилась отдельная конвойная служба со специальным транспортом. Миссия «Никиты Хрущева» была упразднена. Возить осужденных стали другие, а товарища Дрду повысили в звании и предложили новую интересную должность, причем, уже на Земле. Однако он предпочел уйти из Реестра, решив продолжить борьбу за полное закрытие месторождения. Он полагал Протей-2 самой страшной язвой на теле Солнечной системы (и совершенно справедливо), писал разнообразные рапорта и открытые письма, в которых доказывал как дважды два, что нужно, как минимум, заменить заключенных наемными рабочими. Ему неизменно отвечали, что рабочий день заключенных ограничен не беззубым законом о труде, а внутренним распорядком зоны, да и условия их содержания обеспечивает не какая-то частная лавочка, а все мировое сообщество, так что волноваться нет причин. Дрда не сдавался, упрямая душа, этим и привлек внимание наших кадровиков. Таким он пришел к нам в отдел — бьющий копытами землю, непримиримый в своей ненависти к Объединенному Космическому Реестру. Матка стоит на фундаменте политкорректности — никакого деления, например, на коммунистов и некоммунистов, поэтому товарищу Дрде его партийность нисколько не помешала в работе. Как и мне в свое время. Однако здесь ему в конце концов объяснили, почему объекты на Протее-2 не могут быть закрыты ни при каких условиях, и только тогда, узнав всю правду, пропустив эту горечь сквозь свое сердце, социал-демократ Дрда стал истинным оперативником — холодным, циничным, веселым. Последний раз мы с ним виделись, кажется, в Ленинграде, уже после того, как меня вышибли из Службы Контроля. Меня вышибали с треском, со снопами красивых искр, и даже заступничество Инны не помогло. Дрда, наоборот, ушел из отдела сам, посчитав, как и я, что настало время в очередной раз заменить одну жизнь другой. Он собирался ехать в эту страну добровольцем, готов был служить рядовым инспектором, и вот оказалось, что мой бывший коллега сделал здесь сказочную карьеру.

— Как тебя угораздило попасть в начальники? — спросил я его.

Он пожал плечами.

— Никто из местных семь лет назад не хотел занимать такие должности. То ли боялись, то ли из-за лени. Налоговую службу, например, тоже возглавил приезжий. Ты не представляешь, какая здесь поначалу была апатия.

— Как раз это — очень хорошо представляю, — сказал я. — Все-таки не зря я тот самый Жилов. В каком ты теперь звании?

— Штатский. Подчинен непосредственно Совету.

— Через голову правительства, — покивал я. — Мечта любого отставника. Быть главным полицейским в раю и при этом никому не подчиняться, кроме Святого Духа. Знай себе следи, чтобы яблоки кто попало не срывал.

— Что ж ты сам здесь не остался? — вспыхнул Дрда. Он приостановился и коротко взглянул на меня. — Был бы сейчас главой Совета. Тебе предлагали, я знаю, тебя даже просили.

— У меня были другие планы, — ответил я.

Не было у меня тогда никаких особенных планов. Было одно желание, одна маниакальная цель — поскорее разнести служебную тайну по всему свету, сорвать фиговый листок секретности с той беды, которая касалась всех и каждого. Жаль, что этого не поняли мои же товарищи.

— Если ты действительно тот самый Жилов, — сказал Вивьен, сжав кулаки, — то должен помнить, что здесь творилось в первые месяцы после переворота! Райские яблочки, говоришь? А самосуды над менялами помнишь? А кровавые гулянья, которые устраивали мутировавшие монархисты?

— Мы что, ссоримся? — на всякий случай уточнил я. — Прекрасно. Хоть что-то человеческое в этом цветочном царстве.

Вивьен искренне и с удовольствием рассмеялся.

— Человеческое, оно же животное… Вот ты, Макс, удивляешься, почему в нашей стране так остро реагируют на простую русскую фамилию Жилов. Но может, это и есть слава? Разве не этого ты хотел, когда писал свою книгу?

— Слава не такая, мне кто-то рассказывал.

Он возразил:

— Когда стены сортиров оклеивают голограммами с твоей рожей — это тоже слава. Я хотел вот что сказать. Ты, Макс, стал писателем…

— Именно писателем! — обрадовался я. — Спасибо, начальник. Теперь, когда мой литературный дар подтверждается изданиями и переизданиями, никто не сомневается, что я всего лишь шпион. Обидно, ей-богу.

— Не перебивай. Конечно, ты писатель, и еще какой, ведь ты создал культовую книгу. Не спорь, не спорь, спрячь скромность в кобуру. Но, видишь ли, в чем неувязка. Ты думал, что пишешь обо всем человечестве, а написал на самом деле вот о них, — Вивьен обвел широким жестом ослепительное пространство, заполненное движущимися тенями. — О них, о конкретных живых людях. Мало того, ты написал об их родине, а это понятие, как неожиданно выяснилось, для них не пустой звук. Ты был первый, кто написал об их родине с такой пронзительной достоверностью, но теперь, когда здешняя жизнь совершенно переменилась, твоим героям стало казаться, будто раньше все было не так. И сами они якобы были совсем не такими. Отсюда — реакция отторжения. А я думаю вот о чем — может, правы они, а не ты? Что, если писатель Жилов ошибся, отказав этим людям в наличии души, и мир его целиком придуманный?