Леонид Алехин - Падшие ангелы Мультиверсума Страница 8

Но искус разжиться легкой монетой все же посильнее страха, вот и ждут в глухом проулке, пока зайдет Золотая Луна, Светя факелами и звеня алебардами, пройдет квартальная стража. Протопают вслед суровые, с узловатыми кулачищами и расчехленными баграми, ночные рыболовы, пропахшие солью, рыбой и контрабандными специями.

И, наконец, забредет в переулок одинокий прохожий в долгополом плаще и добротных сапогах. Эй, прохожий, медяка не подбросишь?

– Слышь, прохожий, – просипел Губа, – не найдется медяка для нищих братьев?

На нижней его губе, раздвоенной давнишним ударом закованного в сталь кулака, вздулся и лопнул мокрый пузырь. За эти пузыри называли его еще Слюнявый, но втихую из боязни нарваться на «ласточкино перо», с которым Губа управляться был мастер.

– Нам бы с корешами горло промочить, – продолжал он развивать мысль, обозревая хороший, с серебряным шитьем, кафтан прохожего. Потертые, но отменной работы ножны с серебряными же бляшками на накладках, широкий пояс дубленой кожи.

– Нищие братья, – сказал прохожий с отчетливым акцентом чужестранца. – Я слышал, так в вашем городе зовут себя гильдейские воры.

– Вроде того, – вкрадчиво протянул Губа, – вроде того, токмо мы не из гильдейских, мы сами по себе…

– Че ты с ним разводишь, Губа? – раздраженно спросил один из «братьев». – Кровь ему пустить, бляжьему сыну…

– Цыц, – веско сказал Губа. – Кровь – то успеется. Я вижу, господин нам попался благородный, с понятием, послушает он нас, послушает да и сам отдаст, что попросят. А?

Рука незнакомца легла на пояс, в самой близости от ножен.

– Разговаривать нам не о чем, – сказал он. – И отдавать я вам, крысам, ничего не собираюсь. А теперь пошли прочь, пока еще на ногах.

«Братья», угрюмо засопев, двинулись вперед, но Губа, останавливая их, поднял руку.

– Вот ведь как получается, – протянул он. – Да ты сам посуди, нас тут шестеро на тебя одного. Угробим ведь, грех на душу возьмем.

– Смотри, слюнявый, – прохожий откинул полу плаща, вытянул левую руку под неверный свет фонаря и закатал рукав, – внимательно смотри.

– Ухты! – не сдержался кто-то.

Крепкое предплечье чужеземца охватывали семь металлических браслетов с вычурной рунной вязью. Один за другим.

Ровно семь.

– Да-а, – протянул Губа, – это ж совсем другое дело.

И «братья» наперебой закивали. Совсем другое дело. Седьмой уровень – это вам не шутки. Так и в самом деле без головы можно остаться. Пошли, Губа, чего тут стоять.

– Сейчас пойдем. Токмо извиниться надобно перед добрым господином. Слово заветное сказать.

– Оставь себе свои извинения, – оборвал его чужестранец.

– Нет, не по-людски это, – возразил Губа, – без Слова-то. Меня ему бабка моя научила, земля ей пухом. А уж она ей точно пухом, из троллей была моя бабка родом, камня владык и земли. И Слово ее непростое было…

– Замолчи! – заподозрив неладное, крикнул незнакомец и потянул меч из ножен.

– Entschuldigung! Entschuldigung! Entschuldigung! – трижды возгласил Губа с торжествующей усмешкой на уродливом лице полутролля.

И расхохотался, когда чужеземец замер столбом вроде тех, что украшают иногда входы в сокровищницы подземных владык. Первые годы столб еще хранит сходство с человеком, пока не сглаживаются черты лица и очертания фигуры. И вот уже ничто не напоминает в камне того, кто дерзнул покуситься на сокровища троллей.

Не стоило чужеземцу называть Губу «слюнявым», будь он хоть трижды Седьмой.

– Губа, бляжье семя, заворожил! – не веря, пробормотал вспыльчивый «брат». – Ну дела!

Все еще горделиво усмехаясь, вожак шайки протянул руку к кошельку, висящему на поясе окаменевшего прохожего.

– Чего стоите, как неродные, – бросил он через плечо своим молодцам. – Сдирайте тряпье с него и…

Что «и», он не договорил. Прятавшаяся до поры за высоким голенищем сапога незнакомца плетка о девяти витых хвостах оплела его толстую шею удушающим хватом, выдавила хрипом слова из глотки. Свободной рукой незнакомец выхватил-таки меч и возвратным движением разрубил Губе колено. Вцепившись в сжимающиеся сами собой, как щупальца морского гада, плеточные хвосты, полутролль рухнул. Глаза его кроваво глянули вверх выкаченными белками.

– Мои сапоги пошиты из кожи василиска, – назидательно сказал чужеземец. – Они хранят меня от заклятий окаменения. – Осекшись, он отмахнулся мечом, и, зажимая рассеченную руку, попятился назад один из «братьев». Выпавшее «перо» звякнуло о камни.

Хвосты плетки сжались еще туже, послышался тихий хруст раздавленных позвонков. Тело Губы засучило ногами и обмякло. Чужеземец переступил через него, поводя мечом перед собой.

– Ну, – сказал он. – Кто следующий?

Сколько времени требуется воину Седьмого Уровня, чтобы упокоить пять уличных крыс? Если четверо носили по одному браслету и только Губа три – один мажеский и два воровских?

Вдвое меньше, чем нужно портовому голубю, чтобы склевать пять крошек хлеба, оставшихся на тряпице от рыбацкого завтрака. Ровно столько, сколько требуется шестому из незадачливых «братьев», чтобы пробежать двадцать шагов прочь от клятого переулка.

Больше он не успевает. «Ласточкино перо», подхваченное чужеземцем с земли, несется ему вслед на Верном Слове. И глубоко вонзается в левую икру. Нога «нищего брата» подворачивается, и он лежит, больно стукнувшись спиной и затылком. А шаги прохожего-убийцы все ближе… Ближе… Ближе.

– Новый браслет мне за тебя не надеть, – говорит он, нависая над бледным от страха «братом». – Но по законам моей страны вор, пойманный на месте преступления, должен быть наказан.

Подошвой сапога он наступает на руку своей жертвы, вздымает и опускает меч. Из-под ног его доносится глухой вой.

– Ползи прочь, – брезгливо говорит чужеземец, – и помни, что этой ночью барон Готфрид фон Ваденполь был к тебе милостив.

Вверив меч ножнам, он возвращается в переулок. Не глядя, как вор, зажимающий обрубок правой руки, поступает по его словам.

Барон ждет, глядя то на кончики безупречно подпиленных ногтей, то на тусклый фонарь, освещающий переулок. Вокруг фонаря вьются прозрачные ночные сильфы, жадные до магии, даже такой слабой, как та, что днем накапливает, а ночью отдает свет. Барону скучно наблюдать за глупыми духами воздуха, и он задумчиво полирует ногти о ткань плаща. Вынимает кинжал и правит излишне заострившиеся утолки на ногте указательного пальца. Его терпение велико, но не безгранично.

Скрип открывающейся где-то рядом двери. Звук шагов,

– Барон?

Кинжал завершает свою работу, но не спешит возвращаться в ременную петлю на поясе. Барон крутит его в руках, пробует остроту лезвия подушечкой большого пальца.