Святослав Логинов - Обвал Страница 8

– Куда ты его? Тудей надо, а так не наколешь, он только дальше откатится! – раздался детский голос.

Стас придержал лошадь. По ту сторону проволоки, на запрещённой территории, в непредставимой близости от невидимой смертельной черты в пожухлой траве лежали пятеро ребят лет восьми, в крайнем случае – десяти.

– Эй, пацанва! – позвал Стас. – Вы умом тронулись, там ползать? Вляпаетесь в границу – хоронить нечего будет.

Лежащие обернулись. Ни страха не было на их лицах, ни готовности бежать. Стас с удивлением увидел, что из пятерых ползунов – три девчонки.

– Не вляпаемся, – сказала девочка постарше. – У нас тут всё проверено. Вон, видишь, вешка стоит? – там Лёшку раздавило, а вон у той – Ленку Горохову. Так что мы теперь знаем, докудова можно ползти, а куда – нельзя.

– Зачем вам туда ползать? – повысил голос Стас.

– Яблоки, – хлюпнув носом, ответил один из мальчишек. – Они осыпались, и не достать. А если на проволочину наколоть, то можно вытащить.

В самом деле, метрах в трёх за могильными вешками корявилась дикая яблоня. Видно ехал когда-то в поезде беспечный пассажир, жевал кислую антоновку, а потом кинул огрызок в окно. Семечко из огрызка проросло, стало никому не нужной яблонькой с мелкими горьковато-кислыми плодами. Но теперь за эти подмороженные и наполовину сгнившие яблочки дети платят своими жизнями.

Стас спрыгнул с телеги, подлез под заграждение, спокойно прошёл мимо могильных вешек.

– Это ходок подворский, – слышал он за спиной сдавленный шёпот. – Все яблоки себе заберёт. Эх…

Стас наклонился, принялся подбирать падалицу, кидать её на безопасную землю. Не так много было этих яблок, управился в три минуты. Дети поспешно распихивали полусгнившие яблоки по карманам. Кто-то снял куртку, приспособив её наподобие мешка.

– Держите, – сказал Стас, – и не лазайте сюда больше. Яблоки новые вырастут, а Ленку Горохову не вернёте.

– Вон ещё одно закатилось, – словно отвечая, произнёс чумазый мальчишка.

– Подскажите-ка мне, – сказал Стас, подобрав и кинув забытое яблоко. – Я тут домов не вижу, а где-то здесь две женщины должны жить: Тамара и Юля, с детьми маленькими.

– Эта та, которую ты послевчера забрал?

– Во-во! Тамара-то осталась. Где она живёт?

– Так это дальше. У самого моста, там ещё один переезд был со шлагбаумом и будка рядом. Они в будке жили, там же печка сложена. Только топить нечем стало, дров нету, весь сор спалили.

– Не знаете, дома она сейчас?

– Её вовсе нет. Поезд вчера приходил, так она уехала. И вещи все забрала, и свои, и посестренки. Мы смотрели, там пусто в будке, ничего не осталось.

– Спасибо, – сказал Стас и принялся разворачивать лошадь.

Дети, молча, смотрели. Кто-то уже вцепился зубами в яблоко, высасывая из дряблой мякоти забродивший сок.

Первым побуждением было отдать картошку, что он вёз для Тамары, беспризорным детям, но Стас сдержал порыв. Пройдёт слух, а слухи здесь распространяются мгновенно, и в город можно будет не показываться. Нищие под колёса станут бросаться, придётся по живым людям ехать. А так все знают: ходок нищим не подаёт, только платит в обмен на вещи и услуги.

Стас вернулся к вокзалу, остановился возле багажного отделения. Глухая стена здесь была густо исписана мелом, кусками кирпича и штукатурки. Имена, фамилии, адреса, обращения к потерянным родственникам. Именно это Юля имела в виду, когда говорила, что на каждой станции оставляла письма мужу. Одна из последних надписей гласила: «Юлия Смирнова, Петербург. Уехала с ходоком в деревню».

Смирнова… Нормальная фамилия, не хуже других. Хотя очень хочется, чтобы была другая… его фамилия.

Картошку Стас разделил на три части. Прежде всего, выменял пачку заводских стеариновых свечей. Спросил у продавца. Неужто где-то ещё работает свечной заводик, или свечи сохранились с дообвальных времён, но внятного ответа не получил. Часть картошки отсыпал в обмен на кулёк красноватой калийной соли. Прежде ею дороги посыпали от гололёда. А ныне – в еду сгодится. Людям такую соль есть не больно хорошо, а вот скотине в пойло помалу добавлять – самое то. На остаток взял в подарок Лёньке серебряную чайную ложку.

Расторговавшись, поехал из города. У лесного склада ожидала нагруженная телега и застоявшийся Малыш. Лесорубы немедленно прекратили работу, помогли запрячь Малыша, уселись в свободную телегу и отправились домой, а Стас повёз в город второй воз дров. Туда доехал ещё засветло, а домой вернулся в полной темноте.

Дом встретил его теплом и мерцающим огоньком свечи.

– Приехал, – сказала Юля. Я уж переволновалась. Садись есть, пока горячее.

– Что за меня волноваться? Ещё не так поздно, просто ноябрь, день короткий. Скоро ещё раньше темнеть будет. А пока смотри, что я Лёне привёз. Чай сегодня будет пить по-барски.

Вечер прошёл чудесно, почти по-семейному. Но потом Юля сказала, что Лёника пора укладывать, и они пойдут к себе. И Стас отпустил.

Так и пошло их бытие: день за днём, вечер за вечером, одна одинокая ночь за другой. Юля привыкала к деревенской жизни, ловко управлялась с хозяйством, ходила на выучку к Елиным, которые держали овец, училась у Нины прясть, помогала Анне управляться с коровой и мечтала весной завести не только поросёнка, но и тёлочку.

А Стас продолжал ездить на станцию и обратно, каждый день, успевая делать по две ездки, хотя дни стали совсем короткими. Возил дрова и изредка что-нибудь съестное. Зима начинала подбирать и запасы маломощной деревни. «Ничаво, – говорили старухи, – дожить до первой крапивы, а там отъядимси».

А вот у городских начался настоящий голод с сотнями умерших. Запасы, которые прежде хранились на складах, были полностью подъедены за две предыдущих зимы, из южных районов, где сохранялось какое-то сельское хозяйство, продукты поступали скупо, и дело даже не в том, что их не на что покупать, но и там узким местом были ходоки, которые, даже если захотят, миллионы тонн не свезут.

Глядя на то, что творится в городе, Стас поневоле радовался, что мёртвая зона не пускает толпы изголодавшихся людей ринуться на чуть живую деревню и во мгновение ока сожрать её. Для этого даже не потребуются продотряды.

Картошку, семейный лук деревенские выделяли городу скудно, и чем дальше, тем меньше – берегли на весенние посадки. Излишки капусты, свёклы и моркови давно были проданы, оставалось только на семена и себе в обрез. С точки зрения умиравшего города этот «обрез» был непозволительной роскошью, но тут уже ничего не поделаешь, своя рубашка ближе к телу, отдавать последнее деревня не спешила. По-настоящему из продуктов Стас возил в город только овёс, которым была засеяна часть бывших совхозных полей. До обвала овёс на лесных делянках сеяли егеря, подкармливать, а потом отстреливать кабанов и медведей. Сейчас патронов у охотников не осталось, а идти на медведя, как в стародавние времена, с рогатиной, никто не решался. К тому же, большинство охотников были люди городские и попасть на свои угодья никак не могли. Оставшимся семенным овсом засеяли уже не делянки, а лучшие из сохранившихся полей.