Андрей Столяров - Изгнание беса Страница 8

— природа вообще слепа», эволюция не имеет цели, нельзя искать в ней смысл, но все-таки механизм создан. Более того, он вошел в структуру общества. Это экстремальный механизм регуляции. Посмотри, какая буря поднялась на континенте. Мрак и ветер. Он включается на полную мощность тогда, когда колеблется генетическая основа и возникают предпосылки скачка эволюции. Например, в Средние века. Или сейчас — вторая попытка. А может быть, и не вторая. Ничего не известно. Ведь наверняка уже было. Ислам, буддизм, конфуцианство, зороастризм древних персов — совсем нет данных. Мы только начинаем осмысливать. Самые крохи. Мы не знаем, почему благодать действует на одержимых и как именно она действует, мы не знаем, почему нам противопоказаны евхаристия, крещение и вся святые таинства, мы работаем, есть лаборатории, не хватает химиков, не хватает квалифицированных генетиков — специалисты боятся идти к нам, мы совсем недавно установили, что сера — атрибут дьявола — облигатна в дыхательных процессах: у нас иная цепь цитохромов — двойная, это большое преимущество, нам Необходима лимфа ящериц и глаза пятнистых жаб — там содержатся незаменимые аминокислоты, но мы до сих пор не знаем, почему обычный колокольный звон приводит к потере сознания и припадкам эпилепсии, иногда с летальным исходом. Требуется время, и поэтому надо ждать. Надо выжить и понять самих себя — что мы такое. Нас очень мало. Нас невероятно мало. Несколько санаториев, разбросанных по большой стране, несколько закрытых школ, секретные военные группы, частные пансионы — искры в темноте, задуваемые чудовищным ураганом. Ты прав — малая популяция обречена на вырождение, но мы должны попробовать. Мы просто обязаны: а вдруг это последний всплеск ароморфоза и нам больше никогда не представится возможность идти дальше, вдруг теперешний вид хомо сапиенс — это тупик эволюции, такой же, как неандертальцы, и, если мы сейчас отсечем ветвь, которая слабой, еще зеленой почкой набухает на дереве, то позже, захлебнувшись в тупике собственной цивилизации, исчерпав генетические возможности вида, мы исчезнем так же, как они — навсегда, с лица земли, и память о нас останется в виде хрупких и пыльных находок в мертвых, заброшенных, проглоченных временем городах.

Наверху было тихо. Кикимора успокоилась. Герд приоткрыл тугую стеклянную дверь и выскользнул наружу. Прозрачная луна тонула в небесной черноте. Двор походил на озеро — стылый и светлый. Как базальтовая плита, лежала в нем квадратная тень здания. Вроде никого. Он сделал три неверных, спотыкающихся шага. Скрипел твердый песок. Рвалось дыхание. Казалось, следят изо всех окон.

— Гуляешь? Время самое подходящее, чтобы гулять, — сказал Буцефал.

Откуда он взялся? Только что не было и вдруг — стоит у калитки, привалившись к стене, ноздри на конце вытянутой морды раздуты, и уши — прядают в густой гриве.

— Говорю: чего вылез?

— Ухожу, — тихо ответил Герд.

Буцефал поднял зажатый в руке плоский камень, откусил — смачно, с хрустом, как яблоко. Начал жевать, Камень пищал под крупными зубами.

— Ну и правильно, — сказал он. — И давно пора. Я так и доложу — ушел он… На кой ты нам сдался, Рыбий Потрох?.. Тоже — человек. — Оглядел Герда с ног до головы продолговатыми, неприязненными глазами. — Мы тут все конченые, нам другого пути нет, а ты виляешь — то к нам, то к ним. Лучше, конечно, уходи, ребята на тебя злые, могут выйти неприятности… — Он сморщился, словно раскусив горечь, сплюнул каменную крошку. Она шрапнелью хлестнула по стене. — Тьфу, гадость попала… А это еще кто с тобой?

Герд не стал оборачиваться. Он знал — кто. Сжал кулаки. Все-таки прокралась, обезьяна, мало ей было…

— Я так понимаю, что это Кикимора, — сказал Буцефал, нюхая чернильную тень. — Ну как хочешь, а Кикимору я не выпущу. Пропадет девчонка. Жалко ее. Тебя, извини, мне не жалко — хоть ты удавись, а Кикиморе среди людей ни к чему, да и не сможет она.

— Я все равно убегу, — тоненько сказала Кикимора, невидимая в темноте.

Буцефал испустил ржание — тягучее, лошадиное. — От кого ты убежишь? От меня убежишь? — Распахнул калитку. — Давай, Рыбий Потрох, собрался уходить и уходи — не стой. Но только, знаешь, ты обратно не возвращайся, не надо, тебе здесь будет очень нехорошо, если вернешься…

Герд проскочил в калитку. Перевел дух. Обошлось. А могло и не обойтись. Буцефал шутить не любит. Дорогу вниз словно облили льдом, так она блестела. Через Маунт-Бейл он, конечно, не пойдет. Он знает, что его ждет в городе. Директор позвонит. Или даже Карл позвонит туда. И его встретят — нет уж… А вот на половине спуска есть тропочка в обход долины, узенькая такая тропочка, незаметная, одни козы по ней и ходят…

Сзади возились, задушенный голос Кикиморы прошипел: — Пусти, мерин толстый… — Можно было идти спокойно, от Буцефала действительно еще никто не убегал. Вокруг спокойным морем лежала ночь, и на дне ее, ясно видимая, извиваясь, как ленивый удав, ползла вверх, к санаторию, колонна из мерцающих огненных точек. Он сначала не понял, но вдруг догадался — это свечи, которые держат в руках.

— Ну что ты стоишь? — отрывисто сказал Буцефал. — Или хочешь, чтобы я позвал нашего общего Папу? Он тебя закопает где-нибудь неподалеку…

Огненная лента упорно приближалась. Герд смотрел, как зачарованный. Шляпы, платки, кресты на шнурках. Хоровод призраков. Грубые и веселые лица.

— Они идут, — сказал он.

Моталось и выло разноцветное пламя — горели реактивы. Праздничные, зеленые и синие клубы вспухали на окнах. Пылал лабораторный корпус. Его закидали термитными шашками, когда колонна еще не подошла к санаторию. Потом передовая группа «братьев» побежала к главному зданию и осталась на площадке перед ним — все пять человек, раскиданные автоматным огнем. Ветер трепал черные шелковые рубашки с нашитыми крестами.

— Они идут, — упавшим голосом повторил Герд.

— Ты ляг, ляг на пол, — сидя на корточках, сказал директор. Показал рукой — ляг, мол, и лежи. Тут же забыв, отвернулся и стал теребить Поганку, который, выставив колени и замерев на одной точке рубиновыми зрачками, привалился к углу между стеной и шкафом: — Ну напрягись, я тебя очень прошу!.. ну как-нибудь!.. — Я напрягся, — не двигая губами, как лунатик, отвечал Поганка, — там никто не подходит. — Ну включись в другой номер. — Я звоню сразу по обоим. — Ну попробуй муниципалитет. — Хорошо, — сказал Поганка, — попробую держать все три номера. — Челюсть у него отвисла, и слабые щеки ввалились, бескровный язык дрожал в углу мокрого рта.

— Хорошо, что дым не в нашу сторону, а то задохнулись бы, — сказал Карл. Он прижался с краю окна, уставя автомат вниз. Еще трое учителей, тоже с автоматами, одетые кое-как, прижимались к окнам. Герд их не знал, они вели занятия в других классах. — Ты присядь, звереныш, а то заденут, — сказал Карл. — А лучше уходи к остальным, они в физкультурном зале. Может и спасешься. Не хочешь? Тогда ложись. И не расстраивайся ты, мы все это знали, давно знали, ты здесь не один прорицатель, я не хуже тебя чувствую…