Юлий Буркин - Рок-н-ролл мёртв Страница 8

Туда мне почему-то ехать не захотелось. Во-первых, если мне не нужны неприятности с милицией, мне нужно дергать отсюда как можно скорее; а во-вторых, мне, когда из пальца-то кровь берут, и то - тошно становится. И, оттого ли, что я на миг представил, какую картину я могу там увидеть, от встряски ли, но меня и вправду начало тошнить. Но я пересилил себя и, отерев ладонью выступившую испарину, двинул в обратную сторону - в сторону Тошиной фазенды.

КОЗЛЫ

Вот она - дача. Нарисовалась. Я уже примерно представлял, что буду иметь счастье там лицезреть.

...И он привел меня в престранные гости,

Где все сидели за накрытым столом,

Там пили портвейн, там играли в кости

И называли друг друга говном...

Тоша достает меня своими жлобскими замашками. В будни меня ломает от одного его вида: костюмчик, галстучек, улыбочка с ямочками на гладко выбритых скулах... За то уж в выходные он "отрывается" - едет на дачу со своими дружками-молодыми "бизнесменами", да с девками, "за которых не дашь и рубля", и жрет там водку до полного опупения.

Я оставил свой помятый пылесос перед калиткой и вошел. Из-за двери двухэтажного коттеджа диким голосом орет Розенбаум. Пихнул дверь - не заперто. Прошел сенями, вышел в горницу. Трое на трое. Все в порядке. Спят.

Нашел я Тошу, стал его за ноги из этой кучи-малы вытаскивать. Но он и сам оклемался, вылез. Лыка не вяжет.

- О, - говорит, - Колек. А я как чувствовал, что ты приедешь. "Седня, - говорю, - славяне, Колек приедет. Бля буду".

- Будешь, будешь, - приговариваю я и волоку его за шкирку на свежий воздух. Вывел, тряхнул его слегка и говорю:

- Что ж ты, Антон Павлович? Тезка твой как говорил? "В человеке все должно быть прекрасно". А ты нажрался как свинья. А?!

Он слегка в себя пришел и вдруг всхлипывать стал - так жалобно:

- Чего ты хочешь-то? Ты скажи только, я сразу...

Дал я ему тут пару хороших оплеух, потом подтащил к бочке с водой, которая под водосточной трубой стояла, окунул его туда рожей и подождал, пока захлебнется. Тогда только вытащил. Смотрю: и вовсе стал приличный.

- Что случилось? - спрашивает почти трезво.

- Ты зачем, - говорю, - тварь такая, Рома на иглу посадил?

А он даже и глазом не моргнул:

- Не садил я его, - отвечает, - он сам. Он только спросил, где можно взять подешевле, я и помог.

- Ишь ты, благодетель какой. И за какие коврижки ты ему даром героин стал таскать? Не накладно ли? А ведь ты дерьма кусок даром не дашь. С чего это ты расщедрился?

Тут Тоша скорчил физиономию обиженную:

- Ну ты, Крот, всегда ко мне придираешься. А я, между прочим, люблю тебя, Крота...

Дал я ему коленкой по яйцам, чтобы не лез со своей любовью и чтобы время было молча подумать, чего стоит звенеть, а чего не стоит. И он минуты две молчал. Обдумывал. Только звуки шипящие издавал. А я в это время: "Где ты брал героин и зачем давал Рому? Где ты брал героин и зачем давал Рому?.." - и так - раз пятнадцать. Тогда-то он мне, как на духу, все и выложил:

- Есть, - говорит, - человек один. Он мне за каждую инъекцию, которую Роман себе делает, - платит. Я за последние месяцы на этом деле в три раза больше, чем с концертов, получаю. Он ведь совсем уже выдохся, доход с него все меньше и меньше. А скоро, чувствую, и совсем не будет.

- Я не понял, за что этот твой "человек" платит-то?

- За инъекцию. За укол.

- Я знаю, что такое инъекция. Я не пойму, ему-то это зачем?

- Какие-то медицинские опыты. И если он не врет, а он врать не станет, я его не первый год знаю, то на этом деле он может круто заработать. А тогда обещает и меня в пай взять. Но в чем там суть я, честное слово, не знаю. Почти.

Я уж не стал цепляться за это его "почти"; потому что надоело уже с гадом вокаться. Каждое слово - еле вытянешь, и каждое может оказаться враньем. Надо двигаться дальше.

- У тебя телефон тут есть? - спрашиваю.

- Наверху.

- Сейчас ты этому своему "человеку" и позвонишь. И скажешь, чтобы он срочно сюда приезжал. Ясно?

- Нет уж, Николай, - заявляет мне Тоша, - так не пойдет; он - мой деловой партнер, и ни разу он меня не подводил. И я, в свою очередь, подводить его не буду.

Тогда я коленкой поводил - выразительно так: прицел - в область паха, и сразу Тоша во всем со мной стал согласным:

- Ну, ладно ты, ладно. Пошли...

Поднялись мы по лесенке пологой, там - что-то вроде веранды, а перед входом в нее - столик с телефоном. Вот набирает Тоша номер и ждет. Я ему объяснил, ЧТО говорить надо. Тоша ждет, а я чувствую, что начинаю отключаться. Но тут, наконец, ответили ему.

- Алло, - говорит он, - Анатолий Алексеевич? Вы бы не смогли сейчас подъехать ко мне?.. Зачем?.. Это не телефонный разговор, но очень важно... Да, на дачу... Когда? Хорошо, жду.

Ко мне обернулся:

- Только часа через два он сможет.

- Ну и славно, - говорю я. - Я пока тут, на веранде посижу. Отдохну.

И я, пройдя внутрь, сел на диван. А потом решил, что прилечь - даже лучше будет. Я понимал, что нельзя... но ничего с собой поделать не мог. Усталость напрочь отключила волю. Веки были свинцовыми, и под них словно подсыпали перца.

...Мы с Ленкой сидим перед кроваткой маленькой Насти. Та смешно морщит носик, и мы смеемся, глядя на нее. Я чувствую, как теплая волна нежности окатывает меня с ног до головы. Ленка спрашивает, почему я решил назвать дочь именно так. Я слегка смущаюсь, но не показываю вида и говорю, что так звали мою любимую воспитательницу в детском саду. Ленка снова смеется...

Стук в дверь. За окном раздается неприятный звук - то ли вой собаки, то ли ветер засвистел. Мне становится страшно. Я подхожу к двери и спрашиваю, кто там. Низкий хрипловатый, неуловимо знакомый голос словно бы не доносится из-за двери, а рождается прямо в моей голове:

- Открой, Коля, это я - Роман. Я пришел сделать так, как ты хотел.

- Врешь. Ты - не Ром, он умер, - отвечаю я, не открывая.

- Да, я мертв, но я пришел выполнить твое желание.

- Какое желание?! Я ничего у тебя не просил.

- Но ведь ты хотел, чтобы твоя дочь была такой, как Настя.

- Но Настя тоже мертва!

- Вот ты и понял меня. Твоя дочь будет ТАКОЙ ЖЕ...

И вдруг я вижу, как дверь начинает отворяться. Я хочу удержать ее, пытаюсь протянуть руку. Но что-то мешает, удерживает меня. Я хочу закричать, но вместо крика из моего горла вырывается только слабый стон.

Но и этого звука мне хватает, чтобы проснуться. И в полутьме веранды я обнаруживаю, что ни рукой, ни ногой я двинуть не могу не только во сне: руки мне за спиной вяжет Тоша, а кто-то еще, стоя возле на коленях и склонившись над моими ногами, скручивает их. Как меня угораздило отключиться?! Я дернулся что есть силы, тот, что возле ног отшатнулся, а Тоша и вовсе отскочил метра на два. Но - что толку? Дело свое они уже сделали.