Михаил Емцев - Три кварка (сборник) Страница 8

— Какие разгл… какие демонстрации? — лепетал я, совершенно подавленный.

— Вы знаете, о чем я говорю.

И он посмотрел на меня тем долгим, всепонимающим и всепроникающим взглядом, которым на меня в последнее время стали частенько поглядывать знакомые и незнакомые люди. Этим взглядом он будто петлю надел мне на шею, и я почувствовал мгновенное удушье. Со словами "ничего я не знаю" я покинул своего начальника.

В институтском коридоре я с минуту стоял, пытаясь собраться с мыслями, но они как назло разбегались подобно тараканам, попавшим в световой луч. Ко мне подошел Жора. В отличие от обычного состояния его физиономия сменила хитровато-насмешливое выражение на высокомерно-кислую мину, что, разумеется, ему решительно не шло.

— Вот что, — сказал он деловым тоном. — Я не против шуток, пока они делаются на дружеской ноге.

— Ты о чем? — равнодушно спросил я. Мне внезапно стало все равно, я был готов ко всему самому плохому.

— Это ты сказал Аделаиде, будто я сочинил стишок про Тукина?

— Какой стишок?

— Ну тот, ты знаешь, о чем я говорю…

— Я? Аделаиде? Ты что?

— Слушай, я знаю Адель уже восемь лет, и она не такой человек, чтобы врать.

— Жор, не говорил я этого Адели, — устало выдавил я.

Мы замолчали. Жорка почесал за ухом.

— Не знаю, — сказал он, — зачем тебе захотелось поссорить меня с Тукиным. Это тем более подлость, что стишок-то сочинен тобой.

— Мной?!

Жора отчужденно посмотрел на меня.

— Вот ты какой, оказывается, — молвил он многозначительно. — Только напрасно ты так изворачиваешься. Оригинал, написанный твоей рукой, со всеми правками и помарками, — вот он!

И он эффектно помахал перед моим носом скомканной бумажкой, изборожденной вдоль и поперек лиловыми рифмами. Затем он удалился, гордый, как торреро, а я остался в положении быка, которому воткнули в загривок лопату и забыли ее оттуда вытащить.

Соображать я не мог, да и не хотелось мне соображать. Я поплелся вдоль коридора, полный печальных раздумий о кознях судьбы, о моем бренном существовании среди слишком сложного, слишком взрослого для меня мира.

Я шел, а навстречу мне двигалась Танька. Уж кого-кого, а ее-то я меньше всего хотел бы встретить в эту минуту. Уж слишком я был беззащитен, слишком ослаблен, чтобы обороняться. Но странное дело, Танька вела себя тоже весьма необычно. Она не помахала мне издали рукой, она не скорчила мне страшную рожу, не показала язык — одним словом, не выкинула ни одного своего привычного коленца.

За несколько шагов от меня она начала краснеть. Краснела она, начиная откуда-то с шеи, бурно, пламенно, словно сгорала. Поравнявшись со мной, она уже пылала, точно сухая щепка в атомном пламени. Я настолько растерялся, что не поздоровался, и, увидев ее гневный взгляд, растерялся еще сильнее. Сердитые голубые глаза становятся от ярости синими. Они приобретают глубину и выразительность.

Я остановился и посмотрел ей вслед. Она почувствовала мой взгляд, мотнула головой, и я увидел рдеющую щеку, опушенную золотистым налетом. Мне впервые пришла в голову мысль, что Танька чертовски хороша собой. Но потом я подумал, что ситуация слишком сложна, чтобы эта мысль могла как-то изменить ход событий. Сейчас меня тревожила только непонятная танькипа реакция. Здесь таился какой-то подвох. Но может быть, дело было не во мне? Я с надеждой осмотрелся по сторонам. Увы, кроме меня, в коридоре никого не было. Значит, Танька покраснела из-за меня. Но почему, черт побери?!

В этот день я возвращался домой очень тихо и очень осторожно. Я был предельно вежлив и позволял всем гражданам толкать и обгонять меня. Я не сопротивлялся. Меня мучили мрачные предчувствия.

И они оправдались. У подъезда моего дома стояли четыре автомашины. Это были: машина из прачечной, которая собирает белье на дому, продуктовый автофургон, развозящий заказы па дом, "неотложная помощь" и такси для перевозки мебели. Между ними металась Екатерина Алексеевна с растрепанными волосами и безумным взором. Утирая невидимые мне слезы (я спрятался в подворотне напротив), она в чем-то убеждала водителей, врача, прачку, торговца из «Гастронома» и огромного мужчину, очевидно бригадира грузчиков из транспортного агентства. По доносившимся до меня возгласам я понял, будто не она их вызвала, а ее квартирант, постоялец, прохвост и ветрогон, каких свет не видывал. Возгласы моей хозяйки переплетались с возражениями ее собеседников. Грузчик использовал несколько крепких определений. Я видел, как Екатерина Алексеевна расплачивается кое с кем из приехавших, роняя на асфальт пятаки и копейки.

Я стоял, смотрел и удивлялся. Конечно же, я не думал вызывать все эти символы городского сервиса. Конечно же, я не делал заказы в «Гастрономе» и не я звонил в «неотложку». Правда, вчера вечером хозяйка намекнула, что у нее снова шалит сердечко, да и в продовольственный ходить далеко, но все ее нарекания были мне слишком хорошо знакомы, чтобы я принимал хоть какие-нибудь меры. Они прошли мимо моего сознания, незамеченными, как уже проходили до этого сотни раз. Снова получилась какая-то чертовщина, но меня удивляло другое.

Каким образом удалось собрать их всех в одном месте в одно и то же время? Ведь каждая из этих автомашин, за исключением «неотложки», требует многочасовых, а то и многодневных переговоров по телефону. И то они обязательно что-нибудь перепутают, опоздают или вообще не приедут. Вот что меня удивляло и даже немножко пугало. В этой точности была жуткая ненормальность.

Первой уехала медицинская помощь, за ней рассосались и остальные. Я стоял, курил и раздумывал, стоит ли подниматься мне наверх, где меня ожидал труднорегулируемый гнев Екатерины Алексеевны. Я предполагал, что мои вещи собраны и мне теперь уже по-настоящему придется вызывать такси, чтобы ехать куда-то в поисках новой квартиры.

Старушка, очевидно, все же любила меня. Она довольно кратко описала мне случившееся и попросила больше так не поступать. Напрасны были мои заверения, что я этого не делал. Мне по-прежнему упорно не верили. Оказывается, в отделе заказов «Гастронома» и в прачечной я побывал лично и меня запомнили. Приметы полностью совпадали с теми описаниями, которые Екатерина Алексеевна давала разгневанным представителям городского сервиса. Я прекратил объяснения и клятвы, вернул истраченные на вызов деньги и прошел в свою комнату.

На стене висело три новых эстампа,

Я снял пиджак, бросил его на пол и повалился на тахту.

У меня кружилась голова, и головокружение это не было приятным. Все равно, думалось мне. Все равно. Если это уж началось, оно так просто не кончится. Но мне наплевать. Будь что будет. Сначала мне было смешно, потом страшно, а сейчас меня уже ничто не трогало. Эстампы какие-то дурацкие. Откуда они берутся? Сказать Екатерине Алексеевне? Стоит ли расстраивать старушку, она и так напугана…