Люциус Шепард - История человечества Страница 8

Как-то в разгар дня я вернулся домой, насвистывая, прямиком из объятий Келли и обнаружил Бреда сидящим на стуле перед закрытой дверью спальни. От его дурного настроения моя жизнерадостность мигом улетучилась. Я спросил, в чем дело.

— Мама вернулась, — ответил он.

Это был удар. Скрывая свое состояние, я сказал:

— Чего же тут горевать?

— Она проиграла. — Слова были произнесены почти вопросительным тоном, будто сын никак не мог поверить в то, что случилось.

— Она не ранена?

— Только порез на руке. Но не в этом беда...

— Наверное, она переживает?

Он кивнул.

— Что ж, — проговорил я, — постараемся ее отвлечь.

— Ну, не знаю... — протянул Бред.

Я прошелся ладонями по своим бедрам, как бы приводя себя в порядок; мне требовалось знать, что хоть что-то остается незыблемым, когда рухнули все ожидания. Казалось, дверь — не преграда для отчаяния Кири, распространившегося по всему дому. Я погладил Бреда по голове и вошел. Кири сидела на краю кровати, залитая светом заката, от которого комната казалась утонувшей в крови. Кроме повязки на бицепсе, на ней ничего не было. При моем появлении ни один ее мускул не дрогнул, взгляд остался устремленным в пол. Я сел рядом, но не прикоснулся к ней: раньше ей случалось так глубоко уходить в себя, что она фурией набрасывалась на меня, если я неосторожно выводил ее из оцепенения.

— Кири, — выговорил я, и она вздрогнула, как от заряда холода. Лицо ее осунулось, щеки ввалились, губы превратились в тоненькие полоски.

— Лучше умереть, — молвила она загробным тоном.

— Мы же знали, что когда-нибудь ты проиграешь.

Она промолчала.

— Черт возьми, Кири! — Я чувствовал гораздо больше вины, чем ожидал, и мучился угрызениями совести. — Мы обязательно преодолеем это!

— Не хочу, — медленно, через силу произнесла она. — Мое время пришло.

— Глупости! Ты теперь живешь не на севере.

Ее кожа покрылась мурашками от холода. Я принудил ее лечь и укрыл, а потом, зная, как ее нужно согревать, разделся и растянулся с ней рядом. Прижимая ее к себе, я нашептывал ей, что больше не желаю слушать всю эту ерунду, ведь здесь, в Эджвилле, поражение в поединке вовсе не означает, что проигравший должен уползти в никуда и издохнуть, а Бред очень от нее зависит, и мы оба от нее зависим; при этом у меня болело сердце оттого, что я живу во лжи. Я сомневался, что она меня слышит; даже если до нее долетали мой слова, в них не было для нее смысла. Склонив голову набок, она уперлась невидящим взглядом в стену, все больше багровевшую в свете заката. Думаю, она была тогда вполне способна умереть усилием воли, настолько ее сломило поражение. Я попытался склонить ее к любви, но мои поползновения были пресечены. Я был благодарен ей за то, что она не позволила мне обмануть ее еще раз, уже не словами, а делом. Я допоздна лежал с ней рядом и уговаривал, пока не уснул, уткнувшись носом ей в ухо.

Ночью я было понадеялся, что мое внимание идет Кири на пользу, но вскоре оказалось, что ее депрессия только углубляется. День за днем, забросив все дела, я втолковывал ей, как она бесценна для нас, но ничего не добился. Она знай себе сидела, скрестив ноги, у окна, глядела на равнину и иногда заводила какие-то дикарские песни. У меня не было способа проникнуть под твердую оболочку отчаяния, в которой она укрылась. Логика, мольбы, злость — ничто не давало результата. Ее депрессия начала передаваться мне. У меня болела голова, я не мог собраться с мыслями, мне не хватало энергии даже на простейшие дела. При всей моей тревоге за Кири я скучал по Келли, ее чистоте и нежности, способной побороть отравляющее меня отчаяние. На вторую неделю после возвращения Кири мне пару раз удалось переброситься с Келли словечком: я пообещал вырваться к ней при первой возможности и попросил выйти на вечернюю смену, потому что мне будет проще ускользнуть из дому после наступления темноты. Как-то поздним вечером, когда Кири опять затянула свою песню, я шмыгнул за дверь и заторопился в лавку Форноффа.

Я долго стоял за дверью, дожидаясь, пока уберутся последние покупатели и сам старина Форнофф. Когда Келли подошла к двери, чтобы запереть лавку, я вырос перед ней, сильно ее напугав. Она успела причесаться, надела синее платье в мелкую клетку и была так хороша, так стройна, так соблазнительна, что я едва поборол желание овладеть ею прямо на полу. Я попробовал ее приобнять, но она оттолкнула меня.

— Куда ты подевался? Я чуть с ума не сошла!

— Я же тебе говорил, что должен...

— Я думала, ты все ей расскажешь про нас с тобой! — крикнула она, отступая в глубь лавки.

— Расскажу! — крикнул я в ответ, начиная сердиться. — Но не сейчас, потом. Ты же знаешь!

Она повернулась ко мне спиной.

— Я для тебя ничего не значу. Все твои ласковые слова — одна болтовня.

— Черт! — Я развернул ее и схватил за плечи. — Думаешь, всю эту неделю я блаженствовал? Она явилась сюда прямиком из ада! Я хочу все ей рассказать, но не могу, пока она остается в таком состоянии. — Меня передернуло от бессердечности, с которой я отзывался о Кири, но чувства лишали меня рассудка. Я встряхнул Келли. — Ты хоть понимаешь это?

— Нет, не понимаю! — Она вывернулась и бросилась к складу. — Даже если ты говоришь правду, то мне непонятно, как можно быть такой... странной.

— Она не странная, а просто иная. Я ведь ни разу не говорил тебе, что она мне безразлична. Наоборот, я твердил, что уважаю и люблю ее. Не так, как тебя, конечно. Но все равно это любовь. Если для того, чтобы нам с тобой быть вместе, я должен буду ее убить, это сразу убьет мое чувство к тебе. — Я подошел к ней ближе. — Просто ты не понимаешь, кто такая Кири.

— И не желаю понимать!

— Там, откуда она пришла, живут настолько тяжко, что в плохие времена слабых убивают на мясо, поэтому люди, чувствующие себя бесполезными, уходят в никуда, чтобы не быть обузой. Нам трудно понять, что может сделать с человеком такая жизнь. Я сам долго не мог понять.

У Келли задрожал подбородок, и она отвернулась.

— Мне страшно, — сказала она. — Я уже видела подобное в Уиндброукене. Очень похоже. Там была одна замужняя женщина, которая любила другого человека. Когда она не смогла уйти от мужа, потому что он заболел, этот другой свихнулся. — У нее полились слезы из глаз.

Я потянулся было к ней, но она отступила в сумрачный склад, загородившись рукой.

— Уходи. Хватит с меня боли.

— Келли! — простонал я, чувствуя свою беспомощность.

— Я серьезно. — Она пятилась от меня, всхлипывая. — Мне стыдно за то, что я о ней сказала, правда, стыдно, мне очень ее жаль, но я не могу и дальше жертвовать собой, слышишь? Не могу! Если этому так или иначе должен быть положен конец, давай сделаем это сейчас же.