Виталий Сертаков - Баронесса Изнанки Страница 8

Эх, что же с маманей теперь будет?

Старший плотнее запахнул куртку и отправился в сторону ярко освещенной палатки профессора. Тент крепился на четырех дюралевых столбах, внутри на стойках и стеллажах лежали и стояли многочисленные приборы, в углу гудел газовый обогреватель, за стенкой деловито постукивал дизельный движок. Широкий стол, заваленный бумагами, освещали яркие лампы, мерцали экраны сразу двух компьютеров. За полупрозрачной стенкой, в соседней палатке, угадывался силуэт одного из американцев, говорившего по спутниковому телефону. Где-то там, наверху, среди камней, у них была замаскирована тарелка.

Харченко оторвался от расчетов.

— Чего ты меня сторонишься? — спросил он, помешивая ложечкой кофе.

— Потому что вы — предатель.

— А ты тогда кто? — не обидевшись, мягко переспросил Михаил.

— Они меня заставили, — насупился Валька. — Сказали — мать и сестру в тюрьму засадят.

— Кто засадит? Эти? — не поверил Харченко, указывая на часового, застывшего на скале.

— Не эти, — отмахнулся Старший, — Наши, русские. Но эти-то еще хуже, они русских поубивали. А вам никто не угрожал, вы сами согласились!

— А что я должен был делать? — осторожно спросил генетик. — Принять яд? Я ждал тебя и твою сестру, а прибыли они и предложили делать то же самое, ждать тебя и твою сестру.

— Но они убили атлантов!

— А вот тут не так все просто, — профессор помрачнел. — Я расскажу тебе кое-что, но ты, похоже, все равно настроен мне не доверять. Хочешь кофе? Ну, добре. Меня сюда доставил молодой хлопец по имени Клавдий. Впрочем, ясно, какие они молодые. Привез меня на вертолете: между прочим, они официально представляют тут, в Сибири, какой-то благотворительный фонд. Во всяком случае, половина вертолета была забита тюками с обувью и медикаментами. С Клавдием были еще двое, помогли собрать оборудование и улетели. Кстати, ты не смотри, что тут все убого: такой комплект приборов и в европейских университетах не просто собрать! Ну, добре. Клавдий этот остался со мной. Надо сказать, я сразу засек, что он мне не доверяет, следил, когда я наружу выбирался. Может, думал, что я кому голубя пошлю или ракету сигнальную за щекой прячу? А я ведь не представляю, где мы находимся.

— Это Саяны, — хмуро заметил Валька.

— Саяны большие, — вздохнул Михаил. — Короче, к чему я тебе мозги плавлю? Когда прилетел Тхол, на борту были еще двое. Часа три они спускались, маневрировали. Ну, добре. Там, наверху, за тряпкой, запутанная система, настоящий лабиринт. Пять или шесть поворотов надо преодолеть, чтобы сюда вписаться, да еще на этакой махине. Мне Клавдий как-то обмолвился, что у них тут база уже лет триста, если не больше. Туши тут мороженые складывали, запасы для Тхолов, потому что сверху зверь пролезть не может. Там обрыв вертикальный, отсюда не видно, за брезентом. Короче, кое-как протащили они его сквозь щель, едва бока не ободрал, бедняга. Потом появились эти, — Михаил мотнул головой в сторону соседнего тента. — Десантура. Они как будто знали заранее, что надо напасть, когда наездник снимет с головы провода. Догадываешься, куда я клоню? Американцы знали, что такое офхолдер, и отсиживались где-то в сторонке, за пределами видимости. Кто им мог подать знак? Либо я, либо хлопец этот, с латинским именем. Да, незадача...

Харченко прошелся взад-вперед, шумно потянул губами горячий кофе. Валька слушал, затаив дыхание.

— Они сразу застрелили наездника, чтобы он не мог вернуться на корабль. Наверняка, у них был приказ брать всех живьем, но наездник побежал. Офхолдер хранится во льду, в специальном боксе, да ты же видел. Парни кричали наезднику, чтобы поднял руки и оставался на месте, но он не послушался. Вытащил изо льда прибор, попытался присоединить к виску и побежал. Вход был именно там, куда американцы тебя водили. Хлопцы поняли, что наездник сбежит, и открыли стрельбу. Его напарник, дед глубокий, кстати, стрелял в них первый, ранил одного. Американцы ему тоже кричали, чтобы бросил оружие, но ты же их знаешь. Н-да, вьетнамские партизаны не сдаются. А вот с Клавдием оказалось сложнее. У меня сразу сложилось впечатление, что этот парень был предупрежден о налете. Он вел себя чересчур спокойно. Но потом произошла неприятная вещь, м-да...

Харченко подлил себе из термоса кофе. Старший слушал, затаив дыхание.

— Этот Клавдий, младший советник, или кто он там, он попытался меня убить. То есть прикончил бы наверняка, если бы его не застрелили самого.

— Он хотел вас застрелить? — поразился Валька. — фигня какая-то! Зачем же атланты вас спасали два месяца? Чтобы теперь убить?

— Ну вот, я же говорил, что ты не поверишь, — развел руками профессор. — Воля твоя, верить или нет, а я теперь твердо убежден, что у него имелась установка — кончить меня в экстремальном случае. Он не успел самую малость.

Старший, как бы невзначай, выглянул из-под тента. Часовые несли вахту, прожектора светили, в соседней палатке попискивало оборудование. Вдоль волосатой «гантели» ползал человечек с ультразвуковым щупом.

— Я сидел вон там, за столом, где ты сейчас, — монотонным голосом докладывал Харченко. — Никого не видел, сверял данные на компьютере. Еще музыка у меня тут играла. Грешен, не могу без музыки, в больнице в тишине належался, як в гробу. Ну, добре... Забегает этот хлопец с пистолетом и в меня целится. Стреляет. Вот здесь, гляди, — Михаил привстал, отодвинул на стеллаже какой-то ящик с циферблатами и продемонстрировал Старшему ровную дырку в тенте. — Вот здесь пуля прошла. Так что, можно сказать, я в третий раз родился.

— И что потом?

— Ничего, — пожал плечами Михаил. — Клавдий стрелял с пулей в груди. Потому и промазал. Я так смекаю. Вначале эти хлопцы, что за стенкой, ему с три короба наобещали и обещали его дружкам сохранить жизнь. А потом обманули. Вот он в последний момент и прозрел.

— Дайте мне тоже кофе, — попросил Валентин.

— Ну, добре! Так бы и сразу, — потеплел Харченко. — Давай, придвигайся к столу, у меня тут печенье и рогалики, еще не до конца зачерствели.

Валька немножко удивился, чего это профессор так хлопочет, он даже почувствовал гадливость от такой угодливой предупредительности. И стулья раскладные рядышком поставлены, и газетка чистая, и конфетки, и калькуляторы с бумагами отодвинуты.

Но тут Михаил, продолжая болтать о всякой ерунде, взял в руку маркер, быстро написал несколько слов и придвинул листок к Вальке.

«Поддерживай беседу, они слушают».

У Старшего печенье встало поперек глотки. Он кивнул, закашлялся, чуть не облился горячим кофе. Профессор одним движением подобрал записку с ворохом других бумаг, скатал в комок, закинул в жерло горелки.

— Ну, добре! Расскажи мне, пока суд да дело, как там сестренка твоя устроилась? Гарна дивчина, и сердечко у нее доброе. Помню, как посмотрит на меня, а я тогда — что скелет был, и в глазах у ней слезы.