"На суше и на море" - На суше и на море. Выпуск 8 (1967-68 г.) Страница 8

Тянул слабый, прохладный по-вечернему ветерок. Ни один звук не нарушал тишины. Солнце ушло за горы. Желтые осыпи стали оранжевыми, потом красными, потом бурыми. Но воздух был настолько прозрачный, что предметы даже на большом расстоянии можно было рассмотреть, как сквозь увеличительное стекло. Я видел горловину ущелья, тропинку, камни, в которых залег Адам. А вот когда подошли животные, я не видел. Внезапно среди камней во весь рост встал Адам и метнул - мне показалось - глыбой в траву. Тут же он прыгнул в направлении, куда полетел камень, и через секунду я услышал резкий крик животного: горный козел бился в руках Адама.

Вечером мы разговариваем.

– Не обижайся, - говорю я Адаму, - сырое мясо мне не подходит.

– Йа-е… - неопределенно откликается Адам, глядя, как я мешаю варево. К счастью, у меня сохранились таблетки сухого спирта и дюралевый футляр от счетчика, который я использовал вместо кружки.

Адам и сегодня поделился со мной добычей. Теперь его интересует голубое пламечко и весь комплекс движений, которые я совершаю над металлической банкой. Костер я не развел, полагая, что огонь испугает Адама. Спирт дает мало тепла, и приготовление супа затягивается. Адам время от времени дремлет. Мне хочется угостить его варевом, и, чтобы он не заснул, я развлекаю его разговором:

– Соли у нас нет. Но все равно суп получится, бульон… - Время от времени я вынужден отвлекаться от дюралевой миски, плечо у меня распухло, левую руку я поддерживаю здоровой правой; сидим мы под навесом скалы, в нише, выдолбленной ветром или морозом. - Вот если бы ты полечил мне руку, - говорю я Адаму. - Плечевой сустав, кажется, вывихнут. Но ты, пожалуй, ничего не сделаешь…

– Уф-ф… - вздыхает Адам.

Мне нравится это «уф-ф…»Адам покладистый малый. Жаль, что большего сказать он не может. Есть ли у него сородичи, где они? Почему он бродит один, где бывает зимой? А ведь Адам немолод: в бороде его седина, на голове и на груди тоже седые волосы…

Но вот суп готов. Адам наблюдает, как я, обжигая пальцы, вынимаю из банки мясо, стужу на листьях бадана.

– Сейчас, - говорю я. - Пусть только остынет. Выкладываю перед ним галеты и шоколад - весь свой аварийный запас.

Вареное мясо Адам не ест. К банке с бульоном не прикасается. Галеты не принимает; днем я пытался угостить его галетами, он и тогда не взял. Может быть, они кажутся ему пыльной галькой? Зато шоколад Адаму по вкусу. Он долго разжевывает кусочки, причмокивает губами.

На рассвете возобновляется кружение по горам. Мы поднимаемся выше, все повторяется: те же луга, те же поиски еды. Мы идем из одной лощины в другую, через луга, ручьи, завалы камней. Я не обращаю на них внимания. Я занят собой и своей болью. Из нижней рубахи я сделал перевязь для руки. Когда несу руку перед собой, становится легче. Впрочем, боль не проходит ни на минуту. Мне нужен отдых. Как это объяснить Адаму? Пробую морщиться и стонать, показываю па руку, но Адам меня не понимает.

Солнце уже высоко, жжет нестерпимо. Адам направляется вниз. Он устал, старый Адам, движения его замедленны, вялы.

Спускаться легче. Я почти наступаю ему на пятки. Вот уже близко заросли. Зачем-то Адам уклоняется в сторону, а я по инерции иду прямо. И все это время оглядываюсь: пойдет он за мной или выберет другой путь? Адам идет следом, но я вполглаза слежу за ним. Вот и кусты. Обхожу один куст, другой, чтобы веткой не зацепить руку, выхожу на поляну и… натыкаюсь на барса. Он шагах в шести от меня. Секунду разглядываю его… Все в нем красиво и совершенно: зрачки, перечеркнутые черной молнией, согнутые, готовые к прыжку лапы, нескончаемо длинная, усыпанная темными кружками спина, и еще дальше - уже в неподдающемся отдалении - белый кончик хвоста… Сейчас зверь взовьется в воздух, опрокинет, сомнет… Эта мысль пригвоздила меня к земле, лишила воли. Только в мозгу кружилось и щелкало одно слово: «конец…»

Чуть заметно барс подтянул заднюю лапу перед прыжком. В тот же миг сильные руки-клешни схватили меня и бросили на траву. Там, где я только что находился, встал Адам. Не вялый, истомленный жарой человек, а яростный зверь: глаза его сузились, на затылке и на спине поднялась шерсть… Если для меня была неожиданной встреча с барсом, для зверя не менее неожиданной была смена лиц. Вместо полумертвого от страха хлюпика, с которым можно разделаться ударом лапы, перед ним встал властелин Гималаев. Зверь взревел. Уклониться от встречи он уже не мог - весь он был как взведенная пружина. Но принимать бой с сильнейшим из всех врагов опасно, и зверь вымерял прыжок, чтобы не ошибиться - накрыть человека всей своей тяжестью. Адам пригнулся, почти присел, выдвинув вперед могучие руки. Он следил за каждым мускулом зверя, точно рассчитывая свои движения и его.

Я смотрел на Адама. Я видел его в эти дни по-разному: на лугах он напоминал крестьянина, пропалывающего гряды, на охоте - охотника. Сейчас это был зверь, сильный и беспощадный.

Они прыгнули одновременно. Барс рассчитывал опуститься на человека всеми четырьмя лапами, поджав задние в те доли секунды, когда он будет в прыжке. Но в момент наивысшего взлета, когда тело зверя было распластано в воздухе, Адам оказался точно под брюхом барса и схватил его за задние лапы. И уже не дал ему опуститься на землю. Могучим движением руки он раскрутил зверя над головой и, вложив в последний рывок всю силу, ударил его головой о камень…

Нервное потрясение и болезнь вызвали у меня бред. Ночью я метался в жару, тревожил Адама, утром не мог подняться на ноги. С рассветом Адама начал мучить голод. Несколько раз он порывался идти на розыски пищи, но я звал: «Адам!», и он оставался. Наконец он сел рядом, примирившись с тем, что уйти от меня нельзя. Лицо его было сосредоточено, брови сведены. Забытье приходило ко мне, уходило, а он все сидел неподвижно.

Около полудня, когда засверкало солнце, бродившее все утро в тумане, и я лежал, отогревшись, уняв колотивший меня озноб, Адам вдруг поднялся и пошел прочь. «Адам!…» - крикнул я. В ответ зашумели кусты: Адам побежал. Меня охватило отчаяние, я пополз сквозь чащу, продираясь через кустарники, но силы поминутно оставляли меня, и, выбравшись на поляну, я уже не мог ползти дальше. Ткнулся лицом в землю и заплакал. От жалости к самому себе, от жестокости Тедди, оттого, что Адам бросил меня на краю гибели. Но что мог сделать Адам? Все, что в его силах, он сделал. Зачем ему возиться со мной? Адам - часть природы, в его понимании и я часть природы. В природе выживает сильнейший. Если я не могу двигаться, бороться, добывать пищу, я уже мертв…

… Проходили часы. Солнце поднималось все выше… Хочется пить. Всю ночь мне хотелось пить, и теперь жажда помрачает рассудок: кажется, что надо мной, а быть может, во мне самом, безостановочным кругом вращается странная черно-белая ночь. Когда всходит белая половина круга, я стараюсь как можно глубже вздохнуть, потому что черная половина тянет меня в пучину, где нет света и воздуха. И так беспрерывно - вверх-вниз, вверх-вниз…