Феликс Дымов - Мой сосед Страница 8

Калюжный вздохнул:

- Не я, Анечка. Хотелось бы, знаете, похвастаться, но, сознаюсь честно, не я. И не думаю, чтобы Глумов. Ее вскоре утащили у меня. Выкрали. По крышам, через открытое окно...

- Как? - вырвалось у меня против воли громко.

- А так, по нахалке. Просыпаюсь утром - нет. Подбегаю к окну - на нижней крыше следы босых ног. В пыли, где ее ставили. Материал изваяния легкий, нежный,- никто ничего не услышал. Я шума поднимать не стал. Пошли бы слухи: вот, дескать, из-за манекена в милицию. Тоже, мол, произведение искусства. Пусть бы обычный манекен, а то утеха толпы. В общем, струсил. Смолчал.

- Извините, Михаил Денисович.

- Ничего, я давно смирился. У меня много стариковского времени, обо всем успеваешь передумать. Ты теперь координаты знаешь - не исчезай, ладно? Зашла бы в гости?

- Непременно. Завтра же. Вместе с мужем. И с высокогорным бальзамом, а? С возрастом, знаете ли, годы выравниваются. Позвольте и мне называть вас просто Мишей, согласны?

Я улыбнулась и покинула друга Георгия Викторовича.

Значит, никто ничего не знает. Лика, естественно, не в счет, Лика ничего не поняла. Завтра утром Михаил Денисович увидит передачу и тоже догадается. А сейчас одна я могу представить себе, как "коханка" выползает из комнаты Калюжного на крышу. Как, притворяясь где кариатидой, где статуей, лепится к стенам и одолевает улицу Чапаева. Как метр за метром и день за днем бредет через сквер мимо Дома политкаторжан, спускается по набережной к Неве, плывет, карабкается на ступени между сфинксами, ночует в Академии художеств и, опять метр за метром, по Третьей линии шагает к Академическому садику, чтобы преклонить колени у могилы Фогеля. Видно, лишь кратковременными вспышками вызревает в ней угаданная Георгием Викторовичем квазижизнь, если за одну ночь "коханка" ухитрилась сбежать от Калюжного, но лишь за шесть месяцев добралась до места.

Шесть месяцев. Полтора десятка улиц. Полные движения и грохота полосы дорог. Опасные для хрупкой статуи километры асфальта и камня, рыхлой почвы, текучих переменчивых вод. Целующиеся по вечерам в ее скромном укрытии парочки. Недоверчивые, подозрительно фыркающие у ног кошки. Тысячи, нет, сотни тысяч несущихся навстречу или вдогонку людей. Скользящие по застывшей на бегу фигурке безразличные взгляды. Биение бурной, непостижимой жизни вокруг - в чужих ритмах, в ином времени, на неуловимых скоростях...

Все-все преодолела коханка. Не оступилась и не отступилась. Не раскололась. Не сверзилась с высоты. Не попала под автобус или под вороватый пинок случайного ночного хулигана. Не угодила во дворе-колодце под расчистку строительной площадки для песочницы или гаража...

Мы, вероятно, сотню раз в те полгода прошмыгнули мимо нее, неподвижно бегущей, не удивляясь лишней статуе посреди клумбы или неожиданной кариатиде под балконом, где ее раньше вроде бы не было. Потому что в нашем городе на хоженных-перехоженных улицах то и дело открываешь для себя красоту! Мы умели восхищаться и не торопились считать! А "коханка" бежала к могиле того, кто перешагнул одиночество и отдал ей свою душу, бежала, чтобы полвека простоять живым неузнанным памятником. Пока не отскорбила свое.

Пока снова не пожелала жить - в нашем веке, в будущем.

Хорошая была смерть у старика. Спокойная. Счастливая. С легкой памятью о себе. И долгой любовью.

Ибо немногим удается сказать свое слово в искусстве.

А он создал больше, чем новый жанр, он дерзнул повторить акт творения, вдохнув собственную душу в мертвый материал. Может быть, кто-то назовет его за это соавтором бога. Но мне лично ближе те два слова, которые уже выгравированы на его могиле: ХУДОЖНИК и ЧЕЛОВЕК.