Андрей Балабуха - Пробный камень Страница 8

А сейчас надо было еще подкинуть кассету кристалле-памяти в тайник, обнаруженный в свое время Олафом при повторном осмотре квартиры Фанни Флакс. Полиция прохлопала его, иногда и такое случается, но в то время это казалось неважным, и лишь теперь оказалось, что и тайнику отведена своя роль. Предстояло и заложить керстограмму в командный механизм машины Фанни Флакс-самое простое дело, потому что машина преспокойно стояла в подвальном гараже Добни-Хауса, а керстограммой могла послужить любая фраза, произнесенная голосом Дорис Пайк. И, наконец, последнее — звонок инспектору Древерсу. Бедняге придется долго ломать голову, чей мелодичный женский голос сообщил о существовании тайника в квартире Фанни Флакс и посоветовал поинтересоваться его содержимым, но вряд ли придет ему в голову мысль поинтересоваться об этом у почетной миссис Мак-Манус… Вот, собственно, и все.

Хотя нет, осталось еще кое-что. Олаф подошел к столу и набрал телефонный помер. Лео Коллинз, заведующий отделом хроники «Аргуса», откликнулся сразу же.

— Лео, — сказал Олаф, — у меня к тебе маленькая просьба.

— Пожалуйста, старина, — радушно пробасил тот. — Ты самый честный из поставщиков информации, когда не молчишь. В чем дело?

— Я сказал тебе вчера, что дело Дорис Пайк будет пересмотрено…

— Было. С меня причитается.

— …так вот, когда узнаешь точно, в какой день ее выпустят, — свистни мне. Договорились?

— И всего-то?

— Всего.

— Будет исполнено.

— Спасибо, Лео.

И еще надо будет купить цветы.

VI

Дорис сидела на койке и сосредоточенно изучала себя. Зеркала в камере не было — еще бы, не дай бог, заключенный разобьет его и, осколком вскрыв себе вены, уйдет таким образом от уготованной ему казни. Поэтому она рассматривала свои руки, ноги — так, словно играла в очередном научно-фантастическом фильме космического пришельца, разум которого вселился в тело земного человека и теперь постигает новую оболочку.

Но она не постигала — прощалась. Смотрела и не могла насмотреться на собственное тело, которое останется жить, когда ее, Дорис Пайк, уже не будет на свете.

Как-то не укладывалось это в сознании — зомбинг. Древнее африканское поверье о зомби — мертвецах, оживленных темным колдовством, покорно выполняющих волю своего повелителя, — обрело ныне страшную реальность. Исчезает память, душа, сознание — можно называть это как угодно, но за любыми словами скрывается то, что делает человека человеком. Говорят, это совсем не больно. Кто может знать? Ведь память исчезает вместе с человеком… Магнитные импульсы, градиенты, гауссы-ей приходилось слышать всю эту тарабарщину в связи с зомбингом. Но разве важно — как? Важно, что ее тело, прекрасное, тренированное, с пластичными, отточенными движениями, станет телом идиотки. Младенчество в сорок три года — что может быть страшнее?! И даже новейшими ускоренными методами к пятидесяти его, это тело, смогут обучить лишь настолько, чтобы женщина, феникс, возрожденный из пепла Дорис Пайк, смогла обслужить себя и, может быть, выполнять какую-то примитивную, не требующую квалификации работу…

Уж лучше бы унести свое тело с собой в могилу, как в прежние времена, чем отдавать его на такое поругание!

Дорис Пайк сидела, рассматривая свои руки, пошевеливая узкими, тонкими пальцами, когда за ее спиной беззвучно отворилась дверь и на пороге, улыбаясь, появилась Айрин Даблуайт. Адвокатесса дважды окликнула Дорис, чтобы вырвать ее из состояния углубленного и полубессмысленного созерцания, в которое она была погружена.

Дорис слушала, но ей все время казалось, что в воздухе бессмысленно витает великое множество слов. Слова, слова, слова… Зачем быть такой многословной, Айрин? «Отсрочка», «пересмотр»… Похоже, в этом был какой-то смысл, может быть, даже очень для нее важный, но Дорис никак не могла его постичь. Она чувствовала, что у нее нет сил ни на что — ни радоваться, ни скорбеть. Душа ее была выжжена, словно луг после пала.

И Дорис не приходило в голову, что зола лишь удобряет почву для всходов новой весны.

1976