Журнал «Если» - «Если», 2012 № 09 Страница 8

Шорох листьев под ногами успокаивал. Холодный осенний воздух был напоен ароматом вечно цветущих деревьев; белые соцветия изредка отрывались от веток и падали наземь, как огромные хлопья странного снега.

Внутренне вздрогнув, Рафаэль стал как вкопанный. Впереди, в стороне от аллеи, бронзовой оградкой был обнесен пятачок голой земли, над которой всегда дрожал воздух. Из этой дрожащей пустоты показалась тигриная лапа. За ней появилась голова, затем вторая лапа, половина туловища. Тигр принюхался, поглядел на замершего Рафаэля. Вышел целиком. Не спеша переступил через оградку и двинулся куда-то в глубь парка. Упитанный, тяжелый, явно немолодой зверь.

Гость из зверинца эмира — или шаха, или как там зовется правитель мира, в который кто-то из предков открыл ворота. Предок давно сгнил в могиле, а ворота живут. Отсюда в тот мир может попасть любой, но чужакам сюда хода нет.

Однако же тигр явился — да так уверенно, словно не в первый раз. Получается, зверью ходить можно, только людям нельзя? Что нужно полосатому пришельцу? Рафаэль направился следом.

Стражу возле оградки не поставишь, и сторожевое заклятье граф Альтенорао не наложил — не захотел оскорблять сына запрещающей магией.

Конечно же, подросшие Рафаэль с Элианом однажды полезли в чужой мир. Прячась в кустах, они в сумерках поглядели на дворец правителя и его стражу. Дворец был ажурный, воздушный; разноцветные купола как будто парили в густо-синем небе, отчеркнутом полоской малинового заката. Стражники в белых одеждах, с кривыми саблями издали казались ленивыми увальнями.

Однако в другой раз незваных гостей заметили, и поднялся переполох. Рафаэля порвала огромная пятнистая кошка, бывшая в парке за сторожевого пса, он истекал кровью и едва мог идти, а орущая стража настигала. Ясно было, что к воротам не успеть, среди фонтанов и подстриженных кустов не укрыться. Тогда Элиан бросился бежать в другую сторону, отвлекая погоню на себя. Рафаэль кое-как добрался до ворот, выполз в свой мир — и потерял сознание.

Очнулся он у бронзовой оградки, на земле. Рядом был сильно встревоженный отец; его лиловые, как у всех Альтенорао, меняющие цвет глаза стали бурыми.

— Элиан жив? — спросил он первым делом.

— Его схватила стража…

Рафаэль взвился с земли. На теле — ни царапины, лишь изорванная одежда, липкая от крови. Граф Альтенорао обладал магическим талантом целителя, и рядом с ним можно было не бояться ни ран, ни самой смерти.

— Стой! — отец не позволил Рафаэлю метнуться через оградку к воротам. — Сейчас уладим. — Граф печально вздохнул: — Не впервой.

Вдалеке показался Леон. Старший брат торопливо шагал по аллее, держа под мышкой нечто блестящее. Оказалось — часы. Заморские, работы англезских мастеров, с чудесным боем и танцующими фигурками. Рафаэль с детства благоговел перед дивной игрушкой, стоявшей в материнском будуаре.

Взяв часы, граф Альтенорао перешагнул через оградку и ступил в пятно дрожащей пустоты. Исчез.

— Леон! — Рафаэля осенило. — Ты ведь тоже туда ходил? И тебя тоже пришлось выкупать?

Леон был на десять лет старше, ему уже исполнилось двадцать четыре года.

— Ходил, — признался он неохотно. — Один-единственный раз.

— И что отец за тебя отдал?

— Музыкальную шкатулку из Алемании. Ей не было цены, — отрывисто проговорил старший брат. — А если ты спросишь, почему не отдал что-нибудь из магических безделушек, я отвечу: в том мире наша магия бессильна. — От слова к слову у него повышался голос, и последнюю фразу он почти выкрикнул: — Тебе ясно?!

— Магия бессильна, — повторил Рафаэль, удивленный его вспышкой. — Ну и что?

Леон отвернулся. Рафаэль сам сообразил: отец отправился к чужакам безоружный. Случись что — заупрямится жадный эмир или, скажем, Эл ранен, — ничем не поможешь. Подчиняющее волю заклятье не наложить, раны не исцелить.

Граф не возвращался. Рафаэль изнывал от тревоги. Так бы и кинулся на помощь — глядишь, пригодился бы.

Невыносимо медленно тянулось время, вязкое, как смола. Полуденные тени на земле не двигались, облака в небе застыли. Откровенной насмешкой висело неподалеку магическое изобретение: стрелки часов с затейливыми цифрами делений. Часы парили в воздухе — ни вбитого в дерево гвоздя, ни цепочки, ни диска циферблата, ни механизма. Лишь нелепые, с завитушками, цифры да замершие стрелки. Обычно они ползли по кругу, а тут остановились намертво, с высоты ухмылялись в лицо.

Леон стоял, прислонившись к дереву, скрестив руки на груди; нахмуренный, отчужденный. Да ведь это же он заставил время остановиться, чтобы наказать ожиданием! Рафаэль подавился горечью и стыдом. Ничего нет хуже, чем обращенная против тебя магия собственной семьи.

— Отец не желает тебя учить по-настоящему, — процедил Леон. — Надеюсь, теперь ты сам хоть что-нибудь поймешь.

И без того оскорбленный младший виконт от этих слов совсем взъярился. Выместить обиду и гнев было не на чем, кроме глумящихся часов. Метнувшись к ним, Рафаэль подпрыгнул, схватился за хрупкую с виду минутную стрелку, ожидая, что выдернет ее из пустоты. Не тут-то было. Он сам повис в воздухе; руку чуть не вырвало из плеча. Затем стрелка неожиданно подалась и сдвинулась на одно деление. Рафаэль разжал пальцы.

Привычный мир исчез. Его скрыл черный вихрь, в котором перемигивались золотые искры и крутились золотистые завитки, а затем их поглотило лиловое облако. Видеть это было радостно и больно, хотя боль тоже казалась радостной и сладкой.

Через несколько мгновений наваждение прошло, окружающий мир возвратился. Рафаэль уставился в искаженное яростью лицо брата.

— Не будь ты отцовским любимчиком, я бы запер тебя в подвале, — рявкнул Леон. — И ты сидел бы там с крысами, пока не усвоил: ничего магического трогать нельзя!

Рафаэль невольно глянул на часы. Стрелка уползла всего на одну минуту, а не на пять, как он ее сдвинул.

Время снова шло обычным порядком; в небе плыли облака, минутная стрелка ползла к следующему делению.

Из дрожащей пустоты вынырнул Элиан, легко перескочил через оградку. Следом явился граф Альтенорао. Измученный и словно постаревший; лиловые глаза выцвели и стали пепельно-серые.

— Справились, — выдохнул граф. — Вы довольны приключением, господа безобразники?

— Прости, пожалуйста, — еле слышно вымолвил Рафаэль.

Он в жизни не просил прощения за свои выходки. А сейчас попросил. Это оказалось больно и одновременно сладко и радостно. Потому что отец вернулся и было, к кому обращаться. Пять минут назад Рафаэль уже чувствовал эту радость и сладкую боль. И видел лиловое облако — цвета отцовских глаз. А еще видел черный вихрь с золотыми искрами и завитками.