Александр Борянский - Основатель службы Диалог Страница 8

Телятевскому пришлось отскочить в сторону: Болотников, словно не замечая, пошел прямо на него и, хлопнув дверью, выскочил из горницы.

В этот же день спустя два часа была вылазка.

Из "Теории психотерапевтической помощи в системе множества ненулевых плоскостей" М. И. Андриевского, Киев, изд. "Наука", 2113 г.:

Моя концепция - активное сострадание.

Сострадание всегда было характерно для нашего отношения к обитателям старых плоскостей, вообще к той жизни. Но это сострадание всегда было пассивным. Я же предлагаю активное сострадание; заметьте, не жалость, а именно сострадание, основанное на понимании и уважении. Жалость исключает уважение. Пассивное сострадание чем-то напоминает жалость. Активное сострадание без уважения невозможно.

Добрые чувства необходимо претворять в жизнь. И кто, как не психотерапевт, должен обратить, наконец, свое внимание..."

Снег падал и падал. И все так же таял.

Вылазка закончилась неудачей. Многие в крепость не вернулись. Кто переметнулся, а огромное большинство осталось лежать в талой грязи.

Воевода был чернее тучи.

Телятевский в вылазке не участвовал. Словно ничего не было, словно не замечая хмурости Болотникова, он вновь подошел к нему.

- Спросить надо, воевода, - сказал Телятевский.

- Спрашивай. Отвечу, - резко откликнулся Болотников, не оборачиваясь.

- Ты победишь. Пожертвовав Тулой, ты получишь Москву. Ты сгонишь Шуйского с трона. Допустим. Что ты будешь делать дальше?

- Истинный государь придет, - ответил Болотников.

- И все? - пытливо спросил Телятевский.

Болотников подставил ладонь. В нее упали несколько красивых снежинок и тут же исчезли.

- Ты, может, считаешь, что я о том не думал? Ошибаешься, князь, думал. Не раз думал... Слова такие есть - господин, хозяин. Знаешь?

- Знаю. Ты их ненавидишь.

- Опять ошибаешься, князь, все время ты ошибаешься... Я их люблю. Всем сердцем. Хорошие слова. Любой человек, - Болотников нажимал на каждое слово, и чувствовалось, что обо всем, что он сейчас говорит, он действительно думал и думал крепко, - любой человек должен быть сам себе господином и хозяином земле своей. Сначала я стал таким сам. На это ушло много времени. Теперь тащу других. Хотя почему тащу - сами идут. И правильно делают!

- Все ли понимают, куда идут? - очень тихо спросил князь.

- Не знаю, - честно ответил Болотников. - Знаю только, что хозяин на земле не тот, кто какие угодно пакости на ней творить может, а тот, кто жизнь на ней вольготней хочет сделать, привольнее. А на Руси для этого перевернуть все надо с головы на ноги, - там, глядишь, и переменится к лучшему. Драться надо, князь. Драться с теми, кого ненавидишь, - и побеждать.

- "Глядишь"... - Телятевский невесело усмехнулся. - По-моему, ты сам никак понять не можешь, как выглядит эта твоя "воля"...

- Там увижу.

- Сомневаюсь.

- А коль сомневаешься - держись подальше. Сейчас уже терять нечего. К Шуйскому тебе отсюда дороги не будет. Вот так вот, князь. Опоздал!

Атаман Беззубцев должен был признать, что во время вылазки Степан Стеблов проявил недюжинную силу и ловкость. Когда на него набросились сразу три стрельца, очевидно, желая захватить в плен, он легко раскидал их в разные стороны. Правда, больше Беззубцев за ним не следил - не успевал, в драке своих забот хватает. Но Стеблов, который все время находился в окружении неприятелей, вернулся в крепость цел и невредим. "Хороший воин, лихой", - решил Беззубцев.

- Я царевич или кто, воевода?!

Петр Федорыч был взбешен. Болотников отметил, что, пожалуй, впервые видит атамана-царевича трезвым. Впрочем, Петр Федорыч трезвый не так уж сильно отличался от Петра Федорыча пьяного.

- Что случилось, Петр Федорыч? - спокойно спросил Болотников.

- Пошто моих людей обижаешь? Казаки жалуются. Они привыкли так: что их - то их. В городе стоим - значит, город наш. Ты как же это, меня не спросясь, моих-то казаков...

- Как они привыкли? - переспросил Болотников.

- Что уж их - то их. Так казаки считают.

- Ты тоже так привык?

Атаман гордо поднял подбородок.

- Я царевич. Я привык, что моим становится все то, что я захочу!

- Захоти Шуйского Ваську, а, Петр Федорыч, - ласково попросил Болотников. - Ну, захоти, очень тебя прошу! Или сразу московский кремль?.. Видно, плохо ты его хочешь.

Петр Федорыч изумленно глядел на Болотникова. Болотников в ответ порассматривал его с минуту, потом вдруг резко сказал:

- Казаки твои грабить удумали. Грабить и убивать. В городе, что нас приютил. И я, Набольший Воевода царя Димитрия, отдал преступников горожанам. На расправу! Меня, Петр Федорыч, народ как Болотникова уважает, как Ивана Исаича, а тебя - как царевича. Как царевича, Петр Федорыч, своего царевича. Хочешь им остаться - веди себя подобающе.

Петр Федорыч закусил губу.

- Что скажешь? - спросил Болотников.

- Хорошо, - выдавил атаман. - Хотя казаки прежде того не ведали.

- Казаки прежде много чего не ведали, - оставил за собой последнее слово Болотников.

"Опровержение объекта по всем основным вопросам. Следствием должно являться более глубокое самостоятельное мышление объекта".

Осуществляется ли это положение? Не напрасно ли все, что он делает? Эти стандартные вопросы остаются всегда, сколько бы таких случаев не было за душой, сколько бы опыта, наработанного за двадцать лет, не накопилось бы в известном дипломате.

Этой ночью он решил прогуляться по улочкам Тулы. После перехода у него почему-то первое время была бессонница.

Ночной средневековый город. У него всегда возникало странное ощущение этакого приятного, щекочущего нервы страха. Он боялся темных средневековых городов - и тем не менее никогда не упускал возможности ночных прогулок по ним.

Он навсегда запомнил пораженный чумой Льеж-11/XI. Запомнил каждым своим нервом. Ночь. Тьма. И вдруг из-за поворота выплывают одинокие черные фигуры в капюшонах и с длинными страшными крючьями в руках. Именно одинокие фигуры. Их было трое или четверо, но вместе с тем они казались ужасно одинокими.

В Льеже он второй и последний раз в жизни любил женщину. Он прекрасно знал, какая это трагедия - полюбить в чужой плоскости. Ведь он, как и все, читал "Влюбленную смерть" Симеона Яроцкого. В Льеже он проверил эту истину на себе. Он любил ее целых пять дней, а потом появились фигуры с крючьями, и ее тело сожгли вместе с другими такими же телами.

Это называлось "Дело No 38". И это осталось самым страшным его впечатлением.

Господи, а как мучительно умирать от чумы!..

Он вздрогнул, когда из-за поворота показались несколько человек. Но это был не Льеж, это была Тула. И это был ночной дозор.

Начальник дозора окликнул его, но подойдя поближе, увидел знакомое лицо, почтительно поздоровался, и дозор прошел дальше.