Владимир Михайлов - Один на дороге Страница 8

— Ну, — сказал Лид мне, слегка выкатил глаза и шевельнул рыжеватыми усами; они у него словно жили самостоятельной жизнью, шевелились, топорщились, вставали дыбом и выражали не меньше, а. порой и больше слов. Что-то ты мне не очень нравишься. — Он никогда не стеснялся в таких случаях; не молчал, правда, и тогда, когда было за что похвалить. — Так сколько лет мы не виделись?

— А черт его знает, — сказал я. — Не помню. Вместе не служим с шестьдесят третьего.

После шестьдесят третьего мы с ним, конечно, встречались, но мельком, все собирались посидеть и поболтать, но то у него не получалось со временем, то у меня. Наверное, так можно всю жизнь прособираться на встречу с человеком — и не собраться.

— Ладно, — сказал он. — Вот мы, наконец, и поболтаем. Рассказывай, что у тебя нового. И не таращи глаза на чужих дам.

— Я просто так гляжу.

— Осматриваешь подземелье?

— Почему подземелье?

— Ах, черт, — сказал он. — Да… Привязалось. Интересно, что все-таки там было? Прелестно, если бы там оказался, скажем, угольный бункер. Или котельная. Или слесарная мастерская. Или, например, подпольная типография.

— Подпольных типографий, думается, здесь не было, — усомнился я.

— А котельные не заглубляют на двадцать метров. И ворота в них не делают из легированного сплава.

— И не императорская усыпальница, — предположил я.

Лидумс кивнул:

— Склепы были в другом месте. А если, допустим, какая-нибудь секретная тюрьма службы безопасности?

— Это если бы служба безопасности находилась в доме сверху. А где она располагалась у них действительно? Ты знаешь?

— Знаю, — сказал он. — Тут, в центре. Не годится. Ну, а почему не предположить чего-нибудь попроще? Скажем, склад взрывчатки?

— Тогда уж скорее винный погреб.

— Вряд ли, — вздохнул он не без сожаления. — А почему не склад?

— Возьми хотя бы подъездные пути. По-твоему, туннель приспособлен для транспортировки бомб и снарядов? На руках их там, что ли, носили? Куда подгоняли машины? Да и какой идиот станет располагать склад боеприпасов под жилым домом, в населенном районе? Брось. Да вообще: мы сюда отдыхать пришли, или?..

— Ты прав, — согласился он. — Отдохнуть, поговорить за жизнь. Ну, рассказывай, что у тебя нового. Я усмехнулся.

— Считают, — начал я, — что квазары — все-таки естественные образования. Так что вряд ли стоит интерпретировать их, как систему сигналов, содержащих информацию о чужом разуме.

Когда-то мы любили говорить с ним на такие темы; оба мы считали себя несостоявшимися физиками, хотя ни он, ни я никогда и не пытались стать физиками; армия крепко держала нас с самой молодости, и чем дальше, тем труднее становилось представлять свою жизнь вне ее: армия — не профессия, это образ жизни, охватывающий все стороны твоего физического и психического бытия — если ты, конечно, не случайный человек в ней. Но тем не менее физику и астрономию мы с ним любили, и говорили на такие темы много, с горячностью и бескомпромиссностью дилетантов. И сейчас я сделал попытку с самого начала повернуть разговор в эту сторону: там, где мыслишь астрономическими категориями, для личных тем не остается места, настолько ничтожными кажутся они но сравнению с ленивым величием мироздания. Но со времени последнего такого разговора мы стали куда старше, и Лидумс на мою уловку не поддался.

— Об этом поговорим в другой раз, — сказал он, — и не прекословь. У нас еще будет время порассуждать обо всем, чего мы не знаем, а сейчас черед того, что мы знаем. — Он ухмыльнулся, как всегда, когда ему казалось, что он сострил; острить он любил, но юмор его, хотя и обладавший пробивной силой подкалиберного снаряда, «отличался» легкостью и гибкостью тяжелого танка. Только указывать ему на это не следовало: можно было спорить с ним по делу, но все, что касалось его юмора, было неприкосновенным. — Излагай, как твои дела. Где Светлана, где парень, чем ты занят в своем хозяйстве, и прочее.

— Я уже пять лет один, — ответил я. — Вот тебе и весь сказ. Все здоровы, все благополучны. Каждому хорошо так, как есть на деле.

— А если и не хорошо, то никто этого не показывает, — кивнул он. — Вы оба всегда были упрямы. Почему все случилось?

— А черт его знает, — искренне сказал я. — Случилось вроде бы без повода, вроде бы неожиданно. Я потом пытался понять, когда же это началось. И нашел. Началось тогда, когда она впервые представила себе такую возможность. И высказала это вслух. А потом…

— И не было никаких причин? Я пожал плечами.

— Наверное, были… Я был сильно влюблен однажды. Может быть, даже не влюблен, а — больше.

— Долго?

— Да. Но там ничего не было. Знаешь, как у нас на это смотрят…

— Знаю.

— Ничего не было. Во всяком случае, с той стороны никому ничто не грозило. И не это было причиной.

— Что же?

— Не знаю — если говорить о нас. А если вообще — думаю, что догадался. Развитие наших психологии, мужской и женской, шло с разной скоростью. Мы еще не разучились командовать, а они уже разучились подчиняться. И найти равнодействующую поведений трудно. Поэтому и детей рождается меньше, чем надо бы. Лет через двадцать — кого мы будем призывать в армию? Но кому интересно рожать, если мысль о почти неизбежном расхождении взглядов на жизнь присутствует, явно или скрыто, уже в самом начале союза? Правда, тогда кажется, что это скоро пройдет, притрется — желание официально и без помех лежать в одной постели оказывается сильнее всего. То, что называют любовью и что в девяти случаях из десяти ею не является. А если говорить конкретно о наших женах — им приходится куда труднее, чем всем прочим. Да что я тебе объясняю…

— Так что сейчас ты один.

— Да.

— И как?

— Спокойно, — сказал я.

— На ковре стоял?

— Не без того. С батальоном расстался. Но как специалист уважения не потерял. Вот сижу, изобретаю. Как принято говорить — творческая работа.

— И не тянет в строй?

— Иногда… Тянет, наверное, не в строй, а в молодость. А она прошла в строю. Теперь их уже никак не разделить.

— А это твое одиночество — не подводит?

— Теперь — нет.

— Не запивал?

— Когда понял, что такая угроза есть — бросил напрочь, завязал, как говорят. Забыл вот предупредить тебя, чтобы на меня не заказывал.

— Ладно, дело добровольное… И больше закабаляться не думаешь?

Я хотел ему сказать, что чуть не закабалился однажды — но в последний момент испугался, и всю жизнь, наверное, буду жалеть об этом; было это в Риге, но служили мы тогда уже в разных местах и виделись редко. Однако к чему ему были такие детали? И я ответил кратко: