Давид Дар - Богиня Дуня и другие невероятные истории Страница 8

- Ну что ж, - сказала она, - когда кончатся танцы, можно пойти и послушать соловьев.

Так они разговаривали, танцуя вальс, фокстрот и польку, а как только кончились танцы, Шурик Петров поспешил в гардероб, чтобы раньше других получить свою шляпу. Но когда он получил свою шляпу, то увидел, что Катенька уже выходит на улицу с белокурым, ясноглазым пареньком в синем костюме, желтых ботинках и фетровой шляпе.

- Постойте, Катенька! - закричал Шурик Петров. - Вы обещали пойти со мной, а уходите с кемто другим!

- Почему же с другим? - удивилась она. - Я ухожу с вами.

- Как же со мной? - сказал он, чуть не плача. - Ведь я вот где, а он это вовсе не я.

И тот паренек подтвердил:

- Конечно, я - это не ты.

- Вот видите, - сказал Шурик Петров. - Он сам говорит, что он - это не я. А кто вас пригласил пойти слушать соловьев?

- Я пригласил, - сказал паренек.

- Нет, я пригласил, - сказал Шурик Петров.

И пока они спорили, вокруг них собрались все другие пареньки с Тихой улицы и сказали:

- Да хватит вам спорить. Твоя как фамилия?

- Александр Петров, - сказал Шурик Петров.

- А твоя?

- Петр Александров, - сказал паренек.

- Это кто Петр Александров? - спросила Катопька. - Разве ты Петр Александров? - спросила она у парепька. - Это ты Петр Александров, сказала она Шурику.

- Нет, я Александр Петров, - сказал Шурик Петров.

- А ну, предъяви паспорт, - потребовали пареньки.

Но пока он искал паспорт, другой паренек увел красавицу Катеньку, и, когда Шурик Петров мрачно сказал, что он не взял с собой паспорта, возле него уже не было Катеньки, а были только славные пареньки с Тихой улицы.

- Ну, чего нос повесил? - дружелюбно сказали они. - Выше голову, Петр Александров! Давай пошли домой.

- Я не Петр Александров, - сказал Шурик Петров, - я Александр Петров.

- Брось вкручивать! - сказали они. - Вон где Александр Петров! Его уже и след простыл. Он уже, наверное, целуется с Катенькой в парке. А ты Петр Александров, так что унывать у тебя, брат, нет никаких причин.

- Как же нет причин, - воскликнул Шурик Петров, - когда я теперь не знаю, кто я?

- Ну и чудак! - сказали пареньки с Тихой улицы. - А на что же милиция? В милиции, брат, установят твою личность в два счета. А ну пошли в милицию!

И вышли на нашу улицу.

А на нашей улице было много народу, - казалось, будто все юноши и девушки, сколько их есть в городе, пришли в эту теплую ночь на нашу улицу, где желтые фонари трепетали в зеленой листве деревьев.

Одни возвращались в этот час с танцев, другие - из театра, третьи были в кино, четвертые - просто так, неторопливо гуляли среди веселого и нестрого потока. Все были различно одеты, смеялись разными голосами, напевали разные песни и уже издали узнавали друг друга, потому что каждый отличался от всех и вес отличались от каждого.

Только пареньки с Тихой улицы были все как один. И все как один они шли в милицию, чтобы одного отличить от всех.

И вся наша улица потешалась над ними.

АНДРЕЙ

ХИЖИНА

И ЕГО ГОРЕ

Был у меня товарищ. Андрей Хижина. Подводный инженер.

Oн имел квартиру из двух компат, кухни, ванной и прихожей.

В одной комнате жил он сам с Варенькой. В другой - его дядя Кузьма Кузьмич.

Каждое утро Андрей Хижина уезжал к берегу моря, где строился подводный завод. Работы у него было много, а после работы он еще учился, и домой он возвращался очень поздно.

Он ехал домой в автобусе, а от автобусной остановки бежал бегом - так не терпелось ему поскорей увидеть свою Вареньку. Он бежал по улице, как спортсмен, - загорелый, белозубый и ловкий, и, врываясь в квартиру как ветер, подхватывал Вареньку на руки.

И он всегда приносил с собой букетик цветов, или кулечек конфет, или какой-нибудь забавный подарок со дна моря.

Варенька была такая маленькая и худенькая, что в трамвае у нее спрашивали:

- Девочка, ты выходишь на этой остановке?

Но она была уже не девочкой. Она тоже работала и училась, и когда приходила домой, то сразу начинали хлопать все двери в квартире, греметь все кастрюльки в кухне, звонить телефон в прихожей, говорить радио в комнате и все предметы вдруг обретали голос и движение.

- Ведь это только подумать, - говорил Андрей Хижина, - двадцать шесть лет я ходил но тем же улицам, по которым ходила ты; ездил в тех же трамваях и автобусах, в которых ездила ты; забегал в те же магазины, в которые забегала ты; и, наверное, я не раз встречал тебя, даже не догадываясь, что ты - это ты!

И они оба смеялись, так это казалось им невероятно.

И хотя он говорил это каждый вечер уже два года, по Варенька слушала его с таким интересом, будто он говорил это первый раз.

А утром Андрей Хижина снова спешил к берегу моря. Он ехал к морю в автобусе, но до автобусной остановки бежал бегом - так не терпелось ему поскорей увидеть свой подводный завод.

После него уходила на службу Варонька.

И дома оставался один дядя.

- Ну, наконец-то! - говорил он. - Слава богу!

Теперь хоть можно подремать спокойно.

Весь день он лежал в своей комнате на продавленном диване, небритый и сонный, в мятых брюках и отвислых подтяжках.

Иногда вечером Андрей Хижина встречал своего дядю на кухне.

- Ну как, дядя, - спрашивал он, - все еще нс надумал идти работать?

- Как же! Надумаешь! Даст твоя супруга подумать! - ворчливо отвечал дядя. - Тут не только подумать - подремать не приходится. То она затеет мыть пол, то говорит по телефону, то к ней придут подруги. Никакого от нее покоя!

И, шлепая домашними туфлями, дядя поскорей уходил к себе, ложился на продавленный диван, закуривал и размышлял: что бы еще такое сказать про Вареньку, которую он терпеть не мог, даже не здоровался с нею, когда они встречались.

Так жили в одной квартире Андрей Хижина, Варенька и дядя Кузьма Кузьмич.

Однажды s осенний ветреный день Варенька простудилась и заболела. Приехала неотложная помощь, впрыснули Вареньке пенициллин и сказали, что надо ее отвезти в больницу.

Она лежала на кровати, маленькая и беспомощная, как подбитая птичка. Не хлопали двери. Не гремели кастрюльки. Не звонил телефон. Молчало радио.

А по лестнице поднималось Горе.

Оно останавливалось на каждой площадке и вглядывалось в номера квартир.

Лостпица была ярко освещена, по когда Горе выходило на площадку, электрическая лампочка меркла и светила вполнакала и номера квартир разглядеть было трудно.

Горе было неопределенного пола, высокое и строгое, в старой шляпе с большими полями, в широком и длинном пальто. Из глубоких темных впадин глядели красивые и грустные глаза.

Горе остановилось у квартиры номер шестнадцать, прислушалось и открыло дверь.

Оно вошло не нозвонив, не постучав, не спросив разрешения.