Фрэнк Герберт - Дети Дюны Страница 80

И она будет здесь вновь.

Он поглядел вперед, все обвел взглядом, высматривая какое-нибудь движение. Небо было пористым после шторма. Свет, сочившийся сквозь него, порождал впечатление молочной разлитости, серебряного солнца, спрятанного где-то выше пыльной завесы, продолжавшей держаться в вышине.

Лито опять перенес внимание на извилистую скалу. Вытащил из своего фремкита бинокль, настроил его линзы и посмотрел на обнаженную серость, на это возвышение, где некогда жили люди Джакуруту. Укрупнение сделало видимым колючий кустарник, тот, что называют Царицей Ночи. Кустарник гнездился в тенях расселины, которая могла быть входом в старый съетч. Он прикинул длину торчащего нагромождения. Серебряное солнце превращало красное в серое, наводило размытую плоскостность по всей длинной протяженности скалы.

Он перекатился в другую сторону, повернувшись спиной к Джакуруту, осмотрел в бинокль все его окружавшее. Ничто в пустыне не носило отпечатков прохождения людей. Ветер уже стер и его следы, оставив только смутную округлость там, где ночью он слез с червя.

Опять Лито взглянул на Джакуруту. Кроме ветроловушки, не было признаков, что там когда-либо проходили люди. И, не будь извилистой протяженности скалы, ничто бы не выделялось на выжженном песке — пустыня от горизонта до горизонта.

У Лито внезапно появилось чувство, что он оказался здесь потому, что не пожелал быть ограниченным системой, завещанной ему его предками. Он припомнил, как смотрели на него люди, все, кроме Ганимы — как на ошибку мироздания.

«Этот ребенок никогда не был ребенком, кроме как для потрепанной толпы его других памятей».

«Я должен нести ответственность за принятое нами решение», — подумал он.

Опять он тщательно проследовал взглядом по всей длине скалы. По всем описаниям, это должен быть Фондак, и никакое другое место не может быть Джакуруту.

Он ощущал странное перекликающееся родство с табу этого места. По методу Бене Джессерит, он отворил свой ум для Джакуруту, стараясь ничего о нем не знать. ЗНАНИЕ — это барьер, препятствующий обучению. На несколько мгновений он позволил себе просто откликаться на окружающее, не предъявляя требований и не задавая вопросов. Проблема — в отсутствии животной жизни, но что-то одно особенное его настораживало. Теперь он это ухватил: не было птиц, питающихся падалью орлов, стервятников, ястребов. Даже если всякая другая жизнь пряталась, они оставались. Всякий источник воды в пустыне имел такую цепочку жизни. В конце цепочки были вездесущие пожиратели падали. Никто не наведался, выяснить, что это он тут делает. Как хорошо он знал «сторожевых псов съетча», этот ряд нахохлившихся птиц на краю обрыва съетча Табр, примитивных гробовщиков ждущих мяса. Как говорили Свободные, «наши соперники». Но добавляли, что не испытывают ревности к птицам, потому что эти любопытные твари часто предупреждают о приближении посторонних.

«Что, если Фондак покинут даже контрабандистами??

Лито сделал паузу, чтобы отпить из влагосборной трубки.

«Что если там на самом деле нет воды??

Он рассмотрел свое положение. Он на двух червях добрался сюда, всю ночь подстегивая их своим цепом, оставив их полумертвыми. Это — Внутренняя пустыня, где должно найтись пристанище контрабандистов. Если жизнь здесь существует, если способна существовать — то только при наличии воды.

«Что, если там нет воды? Что, если это не Джакуруту??

Опять он навел бинокль на ветроловушку. Ее внешние края сточены песком, из-за недостатка должного ухода, но остается еще достаточно. Там должна быть вода.

«Но если ее там нет??

В заброшенном съетче вода могла испариться, утратиться при любых неизвестно, скольких — катастрофах. Почему нет птиц, питающихся падалью? Убиты ради их воды? Но кем? Как можно было уничтожить их всех до единой? Яд?

ОТРАВЛЕННАЯ ВОДА.

В легенде о Джакуруту не было такого, как отравленная цистерна, но на деле такое быть вполне могло. Если первоначальные обитатели были убиты, то почему их к этому времени никто не заместил? Идуали были уничтожены много поколений назад, и в рассказах об этом яд никогда не упоминался. Он опять внимательно осмотрел скалу в бинокль. Как можно было полностью истребить целый съетч? Наверняка ведь кто то спасся. Обитатели съетча редко оказывались дома все вместе. Кто-то блуждал по пустыне, двигался в города. Со смиренным вздохом Лито убрал свой бинокль. Он скользнул в укромное место дюны, со сверх предосторожностями закрылся в свой стилтент и замел все следы своего пребывания, готовясь переждать жаркие часы. Вялые ручейки усталости струились по его телу, и он закрылся во тьму. Большую часть дня он провел в потном и тесном стилтенте, подремывая, воображая ошибки, которые он мог бы совершить. Сны его были защитными, но не могло быть самозащиты в том испытании, которое выбрали они с Ганимой. Неудача сожжет их души. Он ел спайсовое печенье и спал, просыпался поесть опять, попить, и возвращался в сон. Долгим было путешествие к этому месту, суровая нагрузка для детских мускулов. К вечеру он проснулся посвежевшим, прислушался — нет ли признаков жизни. Выбрался из своего песчаного савана. Пыль высоко в небе летела в одном направлении, но песок обжигал его щеку с другого — верные признаки идущей перемены погоды. Он ощутил приближение бури.

Он осторожно выбрался на гребень дюны, опять поглядел на загадочные скалы. Воздух между ним и скалами был желт. Приметы говорили, что надвигается буря Кориолис, ветер, несущий смерть в своем животе. Огромная простыня гонимого ветром песка растянется, возможно, свыше чем на четыре градуса широты. Заброшенная пустота гипсового подпола обрела теперь желтый оттенок, отражая облака пыли. Лито обволокло обманчиво мирным веером. Затем свет угас и пала ночь — быстро приходящая ночь внутренней пустыни. Скалы предстали угловатыми вершинами, посеребренными светом Первой Луны. Он ощутил, как в кожу его впиваются песчаные колючки. Раскат сухого грома прозвучал эхом отдаленных барабанов и, в пространстве между лунным светом и тьмой, он заметил внезапное движение: летучие мыши. Ему слышны были колыхание их крылышек, их тонкие попискивания.

ЛЕТУЧИЕ МЫШИ.

Случайно или намеренно, это место внушало мысль о заброшенности и запустении. Это, должно быть, и есть полулегендарная твердыня контрабандистов: Фондак. А если не Фондак? Если табу все еще действует и это — лишь призрачная мертвая оболочка Джакуруту?

Лито скорчился на подветренной стороне дюны, дожидаясь ночи, чтобы приноровиться и вписаться потом в ее собственные ритмы. Терпение и осторожность — осторожность и терпение. Некоторое время он развлекался, припоминая маршрут Чосера из Лондона в Кентербери — перечисляя места от Сауфмарка: две мили до оазиса Св.Томаса, пять миль до Дептфорда, шесть миль до Гринвича, тридцать миль до Рочестера, сорок миль до Ситтингбурна, пятьдесят миль до Баутона под Блином, пятьдесят восемь миль до Харблдауна и шестьдесят миль до Кентербери. Сознание, что немногие в его мире помнят Чосера или знают какой-либо Лондон кроме поселения на Гансириде, вызывало в нем воодушевляющее чувство неподвластного времени бакена. Св.Томас сохранился в Оранжевой Католической Библии и в Книге Азхара, но Кентербери исчезло из людской памяти, точно так же, как и планета, где оно находилось. Такова ноша его воспоминаний, всех тех жизней, что угрожают его поглотить. Некогда он совершил эту поездку в Кентербери.